поживее, пока я тебя не треснул. И не гляди на меня так по-дурацки, скотина!
Ребята, работавшие рядом, подняли головы и уставились на них. Рорбах и Бент тоже перестали разговаривать и оглянулись на Гиля.
Пепик понял. Виновато улыбнувшись, он достал из кармана склянку. Гиль вырвал ее у него из рук и сердито уставился на этикетку. Читал он долго и ничего не мог понять, лицо его побагровело, выпяченная нижняя челюсть отвисла. Он швырнул склянку на кирпичи, сунул руки в карманы, повернулся спиной к Пепику и быстро зашагал обратно к будке.
Кованда, наблюдавший эту сцену, стоя на другой стороне улицы, приложил руки ко рту и громко крикнул: «Вейс!!»
Гиль замер как громом пораженный. С минуту он стоял недвижим. Глаза у него была прикрыты, на скулах вздулись желваки, пальцы в карманах так вцепились в подкладку, что чуть не разорвали ее. Не оборачиваясь, он распахнул дверь будки и, войдя, с шумом захлопнул ее за собой.
Пепик грустно взглянул на разбитую склянку.
— Жаль, — вздохнул он, — хорошая была настойка, она помогла бы моим бронхам.
— Не горюй! — крикнул ему из подвала Гонзик. — Вот тебе еще три. Здесь, видно, помещалась аптека, я нашел коробочку с виноградным сахаром, на ней написано «Освежает и укрепляет». Подходящий рецепт для вермахта!
После обеда, состоявшего из горячей капустной похлебки, Гиль выбрал десять человек и отвел их на новый участок работ тремя кварталами дальше. В эту группу попали и Карел с Гонзиком.
Четырехэтажный дом, весь в трещинах и покосившийся, нависал над улицей и грозил обвалом. Его подпирали бревнами и балками, скрепляли железными листами, старались спасти. Трамваи, прежде проезжавшие мимо, теперь сиротливо стояли на углу, и это огорчало старожилов.
В доме работали голландцы. Старшим у них был старый Рийк — маленький старикан с густыми седыми усами, закрывавшими почти весь рот. Он вечно жевал сигарету или вишневый мундштук. Когда Гиль ушел, Рийк обменялся рукопожатием со всеми чехами и сказал на ломаном немецком языке:
— Kameraden Tschechen, ich Polier, Arbeit langsam, Deutschland kaputt, nichts essen, nichts schlafen, Tschechoslowakei — Neederlanden Kameraden[24].
В одной из комнат Гонзик добрался до книжного шкафа и провел час, листая толстые тома: там были медицинские книги и беллетристика.
— Вот эту книгу я возьму почитать, — сказал он, стряхивая пыль и глину с толстого томика в кожаном переплете. И он бережно раскрыл «Жан-Кристофа» Ромена Роллана. С улицы донесся предостерегающий свист Карела.
— Гонза, — окликнул он. — Машина идет, берегись!
Гонзик отложил книгу и выскочил из комнаты. Верхом нагруженный грузовик привез длинные балки. Ребята сгрузили их на дороге, и машина уехала.
Гонзик оглянулся на Рийка. Старик сидел на крыше, похожий на щетинистого кота, и, перегнувшись через карниз, глядел вниз. На крыше работало четверо голландцев — они разбирали кровлю, на которой уже не осталось ни одной черепицы. Балки обледенели, приходилось отрывать их топорами и крючьями.
— Polier, wohin?[25] — крикнул Гонзик Рийку и показал на груду балок. Старик, не вынимая мундштука изо рта, махнул рукой.
— Hier, — откликнулся он и показал наверх. — Dach machen, zum Teufel! [26]
— Gut[27], — кивнул Гонзик. — Ребята, надо эти балки поднять на чердак.
Ребята принялись таскать балки по шаткой лестнице и складывать их под крышей, почти разобранной голландцами. Нагнувшись за последней балкой, Гонзик вдруг услышал, как стоящий рядом Карел громко вскрикнул, и в этот миг сорвавшаяся с крыши метровая балка ударила Гонзика по голове. В глазах у юноши зарябило, он он упал навзничь и, стукнувшись головой о тротуар, потерял сознание. Из разбитой головы струйкой потекла кровь, образуя длинную лужицу.
Старый Рийк, отбросив мундштук вместе с сигаретой, кинулся вниз по лестнице. Когда он подбежал к Гонзику, Карел, положив окровавленную голову товарища к себе на колени, осторожно расстегивал ему воротник куртки. Старый Рийк на минуту замер от испуга, потом, громко сетуя по-голландски, помчался к телефонной будке.
Машина Скорой помощи прибыла минут через пять.
Карел и Фера подняли Гонзика и понесли к машине. В эту минуту сознание вернулось к нему, он недоуменно огляделся.
— Что случилось? — спросил он слабым голосом и вдруг заметил, что куртка и штаны у него в крови. В машину он влез сам и тяжело опустился на сиденье рядом с койкой. Карел бросил в машину его шапку и захлопнул дверцу. «Schnell, schnell!»[28] — крикнул он шоферу. Тот, не торопясь, включил мотор. Санитар сел рядом с шофером.
Когда мотор заработал, шофер снисходительно усмехнулся.
— Nicht so schlimm[29], — сказал он и дал газ. Машина тронулась. Старый Рийк помахал отъезжающим и остался стоять на дороге, утирая шапкой слезы и не выпуская из рук балку, соскользнувшую с крыши. Когда он успел поднять ее — никто не заметил.
В машине было тепло. Гонзик оперся о кожаную спинку сиденья, но через минуту ему пришлось наклониться вперед: он почувствовал, что кровь течет ему за воротник. Санитар оглянулся на Гонзика и весело улыбнулся ему в окошечко. Шофер одной рукой закурил сигарету и, проезжая перекресток, дал сигнал. Мотор тихо гудел, машина осторожно ехала по людным улицам города.
У ворот городской больницы шофер затормозил и пошел к привратнику. Разговаривали они довольно долго, даже смеялись чему-то, потом шофер вернулся на свое место, знаками дал понять Гонзику, что в больнице для него нет места, и включил стартер.
До больницы в Форбахе было больше получаса езды. Рана Гонзика кровоточила. Гонзик вытирал кровь сперва платком, потом ладонью и тыльной стороной руки, а ладонь вытирал о брюки. Боли он не чувствовал, только очень хотелось спать. Нетвердой рукой он поднес ко рту сигарету, хотя перед самым его носом висела табличка «Rauchen verboten»[30].
В больнице пол и стены были выложены белым кафелем. Всюду ходили монахини-сестры в белых накрахмаленных чепцах. Поддерживаемый санитаром, Гонзик прошел по коридору до двери с надписью «Перевязочная»; только там санитар отбросил сигарету. Их приняла старая сестра и сквозь очки в металлической оправе взглядом знатока осмотрела рану. Обессиленный Гонзик опустился на стул, который ему подставила сестра, и закрыл глаза. В ушах у него шумело, и он слышал лишь обрывки разговора.
— Почему вы его не перевязали? — кричала сестра густым мужским голосом. Санитар что-то бормотал, о пленных, но сестра закричала, что человек есть человек, обругала санитара «кретином и ослом», выгнала за дверь и пообещала подать на него рапорт. Потом пришел санитар Луи, высокий, костлявый француз, с черной сигаретой в углу рта. На поясном ремне он направил широкую бритву и выбрил Гонзику голову. В операционной пациента раздели и положили на стол.
— Считайте, — сказала миловидная сестра и приложила ему ко рту каучуковую трубку. — Дышите глубже.
Над больным наклонился молодой хирург в золотых очках и пристально поглядел в лицо Гонзику.
— Девять… десять… — с натугой считал тот, проваливаясь куда-то в темноту, где все громче гудел мотор. — Семнадцать… восемнадцать…
— Вы из Праги? — спросил хирург, но у Гонзика уже не было сил открыть глаза.
— М-м-м-мм-м-м… — бормотал он, стиснув кулаки.
— Прага — прекрасный город, — сказал доктор откуда-то издалека, и Гонзик из последних сил крикнул так, чтобы и доктору было слышно:
— Смерть фашистским оккупантам! — Он трижды повторил это по-немецки и, прежде чем окончательно потерял сознание, заметил, что хирург и сестра громко смеются.
