4
Три дня Гонзик лежал в жару, ослабев от потери крови, он почти все время спал. Его будили, чтобы покормить, как ребенка. Сновидения были тяжелые, горячечные: все время кто-то душил его, а он тщетно сопротивлялся, кричал по-французски, по-немецки и по-чешски, звал мать. Просыпаясь, он видел у своей постели молодого хирурга, внешность которого Гонзик, как ни странно, хорошо запомнил, хотя видел его лишь мельком в ту минуту, когда получал наркоз.
Однажды ночью Гонзик проснулся в ознобе. Доктор подал ему порошок и стакан воды, потом присел рядом и пристально посмотрел на пациента, поблескивая золотыми очками.
— Температура уже снижается, — сказал он. — Завтра будет лучше. Вам чертовски повезло.
Гонзик неподвижно лежал под одеялом, превозмогая сонливость.
— Вы немец? — спросил он после паузы.
Доктор молча улыбнулся.
— Разве это важно? Я — врач.
— И немец?
Доктора забавляла эта настойчивость.
— Не вынимайте рук из-под одеяла, ночью тут не очень-то тепло. Я лотарингец, если вам это что- нибудь говорит.
— Очень даже говорит. Больше, чем я ожидал.
— Вы слишком неосторожны, молодой человек, — несколько иронически заметил доктор. — В нынешней Германии это не совсем уместно.
Гонзик доверчиво взглянул на него.
— Когда я впервые увидел вас, лежа на операционном столе, мне показалось, что мы знакомы уже много лет, — сказал он. — Такое ощущение возникает обычно при встрече с человеком, которому можно доверять.
— В чем? — с улыбкой спросил доктор.
Гонзик усмехнулся.
— Ну, хотя бы как врачу, если угодно. Скажите, может быть, вам приятнее говорить по-французски?
— А вы владеете французским?
— На аттестат зрелости я сдавал французский язык. Это было… сколько же лет назад? Три года…
— Лучше будем продолжать разговор по-немецки, — быстро отозвался доктор. — Мы хоть и наедине, но… не стоит привлекать к себе внимание. — Он встал и придвинул стул к столу. — Когда вы начнете ходить, я приглашу вас к себе в гости. Я живу тут же, при больнице. Там поговорим.
Гонзик улыбнулся.
— Покойной ночи, — сказал он. — Вы ко всем больным так же внимательны, как ко мне?
Доктор остановился в дверях.
— Я стараюсь добросовестно выполнять свой долг врача по отношению ко всем пациентам, но не отрицаю, что вы заинтересовали меня больше других. Это понятно: еще ни один пациент не кричал у меня на операционном столе «Смерть фашистским оккупантам!». Покойной ночи!
В воскресенье Гонзика пришла навестить чуть ли не вся рота. Ребята расселись на свободных койках и на столе и вели себя так непринужденно и шумно, что сестре пришлось зайти и прикрикнуть на них.
— Вот еще не хватало! — огрызнулся Кованда, когда за сестрой закрылась дверь. — Товарищ лежит на смертном одре, а ты сиди тут, как чурбан. Так, что ли? Надо же его подбодрить, пробудить охоту к жизни, хоть она и собачья. За обедом я говорю Олину: пойдем навестить больного товарища? А он: какого такого товарища? Гонзика, говорю, а он только рукой махнул. Ну, говорю, кабы ты с разбитой башкой лежал, Гонзик бы у тебя наверняка побывал, хоть ты и зануда.
Послышался робкий стук в дверь, и в палату вошел старый Рийк со своими голландцами. Усы у него были тщательно расчесаны, а в зубах торчал новенький вишневый мундштук. Подавая Гонзику руку, он так волновался, что капли пота выступили у него на лбу, а его ломаный немецкий язык стал еще невразумительнее.
— Ich, — удрученно говорил он, — oben Dach, verflucht Balken herunter, Himmlfix! Kopf kaputt du, ich weinen, Kamerad, mein Sohn[31].
И поцеловал Гонзика в лоб.
Растроганный Кованда обнимался с другим голландцем и хлопал его по спине.
— А ты, я гляжу, не носишь деревянных башмаков, братец, — удивлялся он. — Ну, а сигарета у тебя есть?
Старый Рийк рассказал Гонзику о своем сыне, погибшем при бомбежке Роттердама; слезы текли по лицу старика, и он вытирал их платком.
— Knabe schon, — вспоминал он сына, — alt wie du. Dreiundzwanzig. Bomben kaputt, alles weg, Haus, Sohn, alles. Deutschland mu? kaputt, wenn Gott ist. Mu?![32]
Уходя, он сунул Гонзику гостинец — пачку черного голландского табака и банку молочных консервов; Гонзику пришлось снова заверить его, что он не сердится на старика за то, что тот уронил с крыши балку.
Товарищи Гонзика тоже собрались уходить, но все никак не могли с ним расстаться.
Кованда счел нужным дать Гонзику несколько отеческих советов.
— Выписываться ты не спеши, — сказал он. — Полежи вволю. В Германии нигде больше тебе такой лафы не будет. А как вернешься в казарму, строй из себя слабенького. Эх, братец, будь у меня твое увечье, я бы такое разыграл, что обалдели бы все доктора. Ты, говори, что башка все время болит и кружится, разок, другой грохнись об пол, лучше всего в строю, при капитане. Рви на себе волосы и всякое такое. И чтобы на губах была пена, как у бешеной собаки. Черт подери, да на этом можно заработать чистую и уехать домой, понял?
Мирек не согласился с Ковандой; он слышал, что в таких случаях доктора вскрывают череп и ищут причину болей и головокружения. «На что тебе это сдалось?» — пожал плечами Мирек.
Кованда обиделся.
— Представь себе, доктора вскроют твою черепушку, — сказал он Миреку. — То-то им будет удивление: какого только мусора там нет. Ну, делай, как знаешь, — обратился он к Гонзику. — Нынче всякий сопляк считает себя умнее старика.
Гонзик лежал на спине, закинув руки за голову, окутанную белым тюрбаном из бинтов.
— Не хочешь ли ты спровадить меня домой, папаша? — слегка усмехнувшись, сказал он Кованде. — Именно теперь, когда я так привык к тебе? Без тебя я уже не проживу. Уж если ехать на родину, так всем вместе. Как подумаю, что вы застряли тут, а я прохлаждаюсь дома, мне и радость будет не в радость.
Кованда наклонил голову и пристально посмотрел в глаза Гонзику, потом уставился в пол и носком сапога стал постукивать по ножке кровати.
— Ну, кажется, пора, — сказал он наконец и надел шапку. — В воскресенье придем опять, — он смущенно взглянул на Гонзика. — Надеюсь, до воскресенья ты выдержишь?
Карел, вернулся от дверей и положил на ночной столик какой-то твердый предмет, завернутый в чешскую газету.
— Чуть было не унес обратно. Эту книгу ты выбрал себе в тот день, когда свалилась балка.
После ужина пришел доктор, сел на постель и взял в руки книгу, которую Гонзик отложил при его появлении.
— Я вам кое-что принесу почитать, если хотите. У меня неплохая библиотека: немецкие и французские книги. Вот встанете, сами увидите. Правда, скоро я уйду в отпуск.
Он потушил лампочку на столике, поднял светомаскировочную штору и открыл окно.
— Там так хорошо! — воскликнул он. — Но когда вам захочется закрыть, скажите.
В палате был полумрак, в окно струился свежий прохладный воздух.
