потерпит поражение? Какова будет участь людей, помогавших нацистам прийти к власти, поддерживавших режим, сила и правота которого еще недавно казались им неоспоримыми.
Сидя на деревянной скамейке в полутемном бомбоубежище, Бент вспоминал свой дом, светлый маяк кабинетика в мансарде, и думал о том, что в этом городишке под Альпами он был довольно видной партийной фигурой, особенно в период возникновения гитлеровской партии. Не случайно ему пожаловали почетное гражданство и золотой значок свастики. Несмотря на свою скромность и застенчивость, Бент бывал польщен, когда на разных торжествах и празднествах ему доводилось стоять рядом с самим гаулейтером. Но сейчас он вдруг позавидовал совсем простым немцам, которые никогда не выделялись над тысячеголовой безликой толпой. Он позавидовал им, ибо в его душу закрался страх — страх перед гибелью режима, становлению которого Бент помогал, хотя и несколько необычно. Это был страх возмездия. Фельдфебеля вдруг охватило предчувствие, что события, начавшиеся разгромом под Сталинградом, неизбежно увлекут за собой и его.
Мысли эти не давали Бенту покоя, ему не сиделось в подвале: казалось, что низкий потолок становится еще ниже и вот-вот рухнет всем на голову. Фельдфебель вышел в коридор и, слегка припадая на левую ногу, медленно направился к выходу.
Около карцеров он встретил Гиля.
— Что ты тут делаешь? — спросил он без всякого интереса, просто так, чтобы не пройти молча.
— Караулю! — вытянувшись в струнку, отрапортовал ефрейтор. — Этих двух преступников.
Коридор был освещен единственной лампочкой. Бент пригляделся и увидел в окошечке левой двери глаза Карела.
— Идите в убежище, я заменю вас здесь, — неожиданно приказал он удивленному Гилю. — И принесите мне ключ от камер. Ключ всегда должен быть под рукой. На случай налета.
Гиль убежал и вскоре вернулся, вручил Бенту ключ и ушел в бомбоубежище.
Бент задумчиво стоял около камер, сложив руки за спиной и вертя в них ключ. Он был измучен безотрадными мыслями. Глядя в пол, он думал об одном: что принесет проигранная война всем тем, кто тесно связан с партией Гитлера и его режимом. Думал он и о письме Эрики, и о зачеркнутых строчках, которые ему удалось разобрать, держа листок против света. Они повергли его в смятение, какого еще не знала душа этого лавочника. «Как же так, — думал Бент, — почему Эрика раньше меня допустила мысль о неблагоприятном исходе войны? Наверняка она долго думала об этом, прежде чем решилась написать те зачеркнутые строки». Он знал Эрику: она никогда не задавала вопросов о том, до чего могла додуматься сама. Скорее всего, там, на родине, получают совсем другие вести о событиях, чем на фронте, и потому люди там больше знают, предчувствуют и предвидят.
Подавленный этими размышлениями, Бент уныло стоял в тускло освещенном коридоре. Подняв глаза, он встретился с пристальным взглядом Карела.
— Как дела? — спросил фельдфебель и медленно подошел к двери карцера. — Не скучно вам?
Карел усмехнулся.
— Нет, не скучно, — сказал он. — По крайней мере есть время подумать.
— О чем может думать такой молодой человек, как вы? О женщинах?
— Молодой человек, у которого вся жизнь впереди, может думать и о многом другом, не только о женщинах. Не правда ли?
Что-то в тоне Карела привлекло внимание фельдфебеля.
— Например? — спросил он. — О чем же, например?
— Например, о том, когда и как кончится война и что будет потом.
Бент с задумчивым видом стоял у дверей, поигрывая связкой ключей, вертя их на железном колечке. Потом, словно по внезапному наитию, он подошел к двери карцера и сунул ключ в замочную скважину.
— Эй, Карел! — крикнул из своей камеры Кованда. — Если этот колченогий лысак вздумает тебя обижать, ты позови меня. Я к тебе и сквозь стену пробьюсь!
Бент вошел в камеру Карела, запер дверь и сел на опущенную койку. На пол перед собой он положил фуражку и на нее — зажженный карманный фонарик.
— Скажите, — начал он, — что вы думаете о войне? Как вы, чехи, оцениваете положение, чего вы ждете?
Карел сел рядом.
— Вы хотите, чтобы я говорил откровенно?
— Конечно.
— Ну, вот видите — этого-то я и не могу.
— Почему?
— Представьте себе, — медленно проговорил Карел, — что я сказал бы: Германия проиграет войну. Сказал бы это какому-нибудь прохожему на улице. Что бы со мной случилось?
Бент смущенно молчал и глядел на карманный фонарик.
— Меня бы арестовали, — продолжал Карел, — потому что в Германии не любят правду и боятся ее.
— Таков, значит, ваш прогноз? — тихо спросил Бент.
— Нет, — улыбнулся Карел. — Это я только так, для примера. А мое мнение для вас совсем неважно.
Бент не спеша вынул портсигар, предложил Карелу сигарету и закурил сам. Потом сказал:
— А я хотел бы знать ваше мнение. Может быть, оно мало отличается от моего.
Карел с минуту обдумывал что-то, потом встал и подошел к двери.
— Папаша! — позвал он Кованду.
Тот отозвался не сразу.
— Я уже было улегся. У тебя все еще гость?
— Да. И я тебя прошу — присмотри, чтобы нас никто не подслушал.
— Интересно, какому такому уму-разуму вы там друг друга учите… Ладно, я присмотрю, действуй.
Карел вернулся на койку.
— Режим, который держится насилиями и убийством, — сказал он, — может продержаться несколько лет, но рано или поздно ему придет конец.
— На войне убивают обе стороны, — возразил Бент, впиваясь взглядом в Карела. — Разве это не так?
— Я говорю не о войне, которую вы проигрываете. Вы истребляете евреев, отправляете в концлагеря французов, поляков, чехов и немцев, убиваете женщин и детей. Вы поработили всю Европу и хотите, чтобы мы помогали вам выиграть войну. Чтобы мы помогали вам в ущерб своим народам. Это и смешно и чудовищно. Вся Европа голодает или живет впроголодь. Спросите любого, верит ли он в близкий разгром Германии. Каждый верит! Иначе не было бы смысла жить. Es haffe keinen Sinn zu leben — ist es so richtig deutsch gesagt?[41] Чем мы будем, если Германия победит? Рабами! Неужели вы в самом деле не замечаете, что вас обманывают? Как вас воспитывают? В Германии человека не ставят ни в грош. Возьмите для примера хотя бы Бартлау. Таких нынешняя Германия воспитала тысячи, сотни тысяч. Представляете, как эти люди ведут себя в России?
В камеру донесся нарастающий грохот зениток, видимо где-то поблизости била батарея крупного калибра. От каждого выстрела здание сотрясалось до основания, как от взрыва бомбы.
— О н и, — откашлявшись, сказал Бент, — такие же убийцы. Они тоже убивают женщин и детей, разрушают древние памятники.
— Насколько мне известно, — неумолимо возразил Карел, — английский город Ковентри был разбомблен раньше, чем Кельн или Эссен. А год назад наша Лидице была стерта с лица земли.
— Вы не трус, — признался Бент. Ему пришлось повторить свои слова, ибо Карел не расслышал их в грохоте зениток. — А почему вы только что не хотели ответить на мой вопрос и вдруг сразу так смело высказали свое мнение?
Карел подумал.
— Может быть, я поторопился и еще пожалею об этом. Быть может, я вижу в вас прежде всего человека и лишь потом немца. Вы и в самом деле отличаетесь от остальных. Вы не такой, как Гиль, Кизер и Нитрибит. Вы не фанатик.
