— Не слышал, что ли? — грозно спросил он и ударил Олина кулаком в подбородок. — Или хочешь, чтобы мы тебя взяли в оборот? Уйдешь или нет?
Олин пошатнулся и оперся о штабель. Он был бледен, руки у него дрожали.
— Вы еще пожалеете об этом! — воскликнул он. — Ох, как пожалеете! Сами виноваты!
— Поступай как знаешь, — сказал ему Гонзик. — Ты сам за все когда-нибудь ответишь.
— Уж не перед тобой ли?
Гонзик прищурился.
— Перед всеми.
По рельсам, направляясь к группе, шел Кизер. Ребята молча взялись за кисти, а Гонзик быстро исчез среди штабелей железа.
— Куда же вы делись, Коварик, я ищу вас по всему заводу, — сказал капитан, подойдя.
Тут Кизер заметил, что Олин измазан краской.
— Кажется, вы вздумали им помогать, бедняга, — засмеялся он. — Что у вас за вид!
Олин принужденно улыбнулся.
— Да, помогал, — сказал он, не сводя глаз с Карела. — Но маляра из меня не выйдет.
Кизер фамильярно подхватил его под руку и повел к шоссе.
— Так, ну, теперь нам все ясно, — помолчав, заметил Карел. — Теперь уже ни ему, ни нам не надо прикидываться. Для нас он — отрезанный ломоть. Посмотрим, как он вздумает рассчитываться с нами.
— Что он будет мстить, это факт, — сказал Гонзик, снова вынырнув из-за штабелей. — Теперь ему ясно, что он не может вернуться к нам, если даже ему захочется.
— О господи, — содрогнулся Пепик. — Никак не могу поверить, что человек может быть таким продажным.
— В Европе появилось немало предателей, они ради своей выгоды прислуживают немцам, — отозвался Гонзик.
Пепик хотел что-то возразить, но сильно закашлялся. Товарищи озабоченно ждали, пока приступ пройдет. Пепик встал, вынул из кармана носовой платок, утер пот со лба, потом сплюнул на землю и тыльной стороной руки вытер губы. Вдруг он испуганно поглядел на траву, глаза у него округлились, он опустился на колено и, опершись обеими руками о землю, напряженно уставился в одну точку. Товарищи с минуту в недоумении глядели на него, потом встали и подошли ближе. Слюна Пепика была алой от крови.
2
В ночь с пятого на шестое июля 1944 года на западном побережье Франции началась высадка союзников. Гонзик вошел в деревянный домик, где помещалась контора, как раз в ту минуту, когда по радио передавали сообщение об этом. Леман, который в это время пил кофе с хлебом, поперхнулся и покраснел, потом стал внимательно слушать, почесывая карандашом лысую голову.
— Так, так, — сказал он, когда диктор умолк. — Значит, они все-таки отважились.
Трибе многозначительно улыбнулся Гонзику.
— Aber das macht nichts[80], — через минуту воскликнул Леман. — Если даже они займут часть Франции, это еще ничего не значит. На материке мы непобедимы. Они будут разгромлены, и войне конец.
Этим для него вопрос был исчерпан; выход из положения, которое многим вдумчивым немцам внушало ужас, он уже знал по газетам, давно решившим проблему возможной высадки союзников. И Леман, убрав завтрак в стол, побежал на своих кривых ножках к старому десятнику и долго препирался с ним о каких-то деталях, которые сейчас для него были важнее всего на свете.
Трибе задумчиво сосал наконечник карандаша и глядел в окно, на крышу соседнего домика.
— А ты что скажешь? — помолчав, спросил он Гонзика. — Ты того же мнения, что и Леман?
— Нет, несколько иного, — усмехнулся тот, нервно ероша волосы. — Теперь события могут развиваться быстрее. Обороняться на двух фронтах нелегко, Германия слишком ослаблена. Это может обессилить любую армию.
— Ты думаешь, конец войны близок? — недоверчиво спросил Трибе. — Гитлер не сдастся, пока у него есть хоть одна дивизия.
— Пока этот маньяк жив, он не сдастся, я согласен. А из Франции до Берлина не близко. Но все-таки и на западе наконец раскачались. Вся тяжесть войны не лежит больше на России. И можно надеяться на близкий конец.
— Для нас это будет конец, — задумчиво произнес Трибе. — А что потом?
Гонзик быстро надел пилотку.
— Можно мне уйти на полчасика? — спросил он. — Надо рассказать новость ребятам.
Трибе хмуро усмехнулся и кивнул.
— Смотри, как бы не заметили, что ты ведешь пропаганду! За вами теперь будут строже присматривать.
Гонзик побежал на малярный участок.
— Ребята, они уже высадились! — издалека закричал он. — Второй фронт открыт!
— Я уже рассказал им, — отозвался Пепик, только что вернувшийся от врача. — Ехал в автобусе и там услышал эту новость. Немцы сидят ошарашенные, не знают, что и думать. В газетах еще ничего нет, а они, пока не прочтут газетного комментария, не позволят себе собственного суждения. Какой удар для них!
— Вечером начну укладывать вещи, — решил Кованда. — Не опоздать бы на поезд! Я думаю, союзники недолго провозятся с ними, а?
Гонзик уже спешил дальше и, повернувшись на ходу, крикнул Пепику:
— Что сказал доктор?
Тот махнул рукой.
— Я ж вам говорил. Ничего нет.
— А кровь?
— Говорит, что, возможно, это из горла. Не из легких.
— Ты рад? — спросил Гонзик и побежал дальше по дорожке вдоль рельсов. Пепик размешивал краску и задумчиво смотрел ему вслед.
«Даже не знаю, — сказал он про себя. — Что-то я не очень верю этому доктору. Ведь я и в самом деле прескверно себя чувствую».
Эда Конечный, который прохаживался по балкам железной конструкции нового цеха, высоко над головами людей, завидев Гонзика, громко свистнул в пальцы.
— Что ты летишь, как на пожар? — крикнул он сверху. — Где горит?
— Горит, в самом деле горит! — воскликнул Гонзик. — Слушай, да смотри не упади! Горит на западе, на побережье Ламанша. Сегодня ночью они высадились!
Эда не понял.
— Кто, немцы?
— О господи, что ты за дубина! — рассердился Гонзик. — Союзники высадились во Франции!
— А-а! Ну и что же?
— Да ничего. Не заберись ты так высоко, я бы трахнул тебя кирпичом.
— Ну и ну! — равнодушно отмахнулся Эда. — Нашел о чем говорить! Если бы они высадились год назад, то сейчас были бы уже в Касселе.
Гонзик махнул рукой и поспешил дальше. Эда наверху громко запел:
