Аркадия

Томасина. Это была шутка.

Септимус. Шутка, которая сведет меня с ума. Как вы и обещали. Отодвиньтесь. Вы нас компрометируете.

Томасина встает и пересаживается на самый дальний стул.

Томасина. Если войдет маменька, я про вальс не скажу. Скажу только, что мы целовались.

Септимус. Та-ак! Или вы умолкаете, или идете в постель.

Томасина. Умолкаю.

Септимус наливает себе еще вина. Продолжает читать.

Музыка меняется. Из танцевального шатра доносится грохот современного рока. Видны фейерверки — далекие вспышки на фоне темного неба, вроде метеоритов.

Входит принарядившаяся Ханна. Впрочем, разница между ее будничной и праздничной одеждой невелика. Она закрывает за собой дверь и пересекает комнату, чтобы выйти в сад. Она уже у стеклянных дверей-окон, когда появляется Валентайн. В руке у него бокал вина.

Ханна. О, ты…

Но Валентайн пролетает мимо, целеустремленный и полупьяный.

Валентайн (Ханне). Осенило!

Он идет прямиком к столу, роется в куче бумаг, книг и различных предметов, коих накопились уже изрядное количество. Ханна, озадаченная его поведением, останавливается.

Он находит то, что искал. Это 'график'.

Септимус тем временем читает записи Томасины и тоже изучает график.

Септимус и Валентайн разглядывают удвоенный временем график.

Валентайн. Жар похоти, пыл страсти… Короче, теплота.

Ханна. Вэл, ты пьян?

Валентайн. Это график теплообменного процесса.

Септимус. Значит, все мы обречены!

Томасина (жизнерадостно). Да.

Валентайн. Как в паровом двигателе.

Ханна наливает из графинчика, принесенного Септимусом, в его же рюмку и чуть-чуть отпивает.

Математическую часть она не делала даже приблизительно, да и не могла. Она просто видела суть вещей, как на картинке.

Септимус. Это не наука. Это детские сказочки.

Томасина. А теперь? Похоже на вальс?

Септимус. Нет.

Все еще звучит современная музыка.

Валентайн. Или в кино.

Ханна. Что же она видела?

Валентайн. Что не всякий фильм можно показывать от конца к началу. С теплотой этот номер не проходит. Она не подчиняется законам Ньютона. Вот колебание маятника или падение мяча можно заснять и прокрутить пленку задом наперед — разницы никакой.

Ханна. Мяч всегда движется к Земле.

Валентайн. Для этого надо знать, где Земля. А с теплотой все иначе. Тело отдает свой жар и — конец. Допустим, разбиваешь мячом стекло…

Ханна. Ну?

Валентайн. Это тоже необратимо.

Ханна. Кто же спорит?

Валентайн. Но она поняла — почему. Можно собрать кусочки стекла, но не теплоту, которая выделилась в момент разбивания. Она улетучилась.

Септимус. Значит, Вселенную ждет гибель. Ледяная смерть. Господи.

Валентайн. Теплота смешалась с… миром. (Он обводит рукой комнату воздух, космос, Вселенную.)

Томасина. Так мы будем танцевать? Надо спешить!

Валентайн. И так же смешивается все, всегда, неизменно…

Септимус. По-моему, время еще есть.

Валентайн. Пока не кончится время. В этом смысл самого понятия 'время'.

Септимус. Когда будут раскрыты все тайны и утрачен последний смысл, мы останемся одни. На пустынном берегу.

Томасина. И будем танцевать. Ну а это вальс?

Септимус. Не вполне, но… (Встает.)

Томасина (вскакивая). Боже!

Септимус заключает ее в бережные объятия, и начинается урок вальсирования — под современную музыку из шатра.

Входит Бернард, в неубедительном костюме эпохи Регентства, с бутылкой в руках.

Бернард. Не обращайте на меня внимания… Я где-то оставил пиджак… (Направляется к плетеной корзине с одеждой.)