два часа с небольшим из Буэнос-Айреса в Рио летишь без проблем, другое дело — тринадцать или четырнадцать часов лету. Билет стоит целое состояние, а такого утомительного перелета нам с тобой уже не перенести.
Не хотела говорить, но, думаю, лучше предупредить заранее. Ах, Нидия, ты даже не представляешь, держу пари на что угодно, ты близко такого не вообразишь. Короче, Кука говорит, что мне вообще не надо возвращаться в Рио, он сам позже поедет и решит вопрос с домом. Это на случай, если сил у меня будет маловато для жуткого перелета туда и обратно. Эх, Нидия, зря я, наверное, тебе это сказала.
И самое обидное, не только садика моего больше не увижу, но и не узнаю, какое у него лицо — у ухажера соседки, какой у него голос, глубокий, как из бездны. Умираю от любопытства, Нидия. Я видела снимки, малюсенькие, не разобрать, какой он. Бедная Сильвия, пусть ей немного повезет в этот раз. Ей бы поменьше занудства, для мужчины хуже нет — терпеть мымру.
Ладно, Нидия, очень я устала, закругляюсь. Видимо, отопление, и окна закрытые. Завтра Кука отнесет письмо на работу и оттуда отправит. Здесь рядом нет почты, надо топать много кварталов. Очень скучаю без нашей местной почты. С большой нежностью, твоя сестра
Люси.
Представляешь, совпадение, вчера вечером, только я заклеила конверт, звонит Сильвия, она уже рассказала тебе мои новости, надеюсь. Сейчас шесть утра, просыпаюсь все раньше и раньше, в Рио в этот час уже приносили газету, я прочитывала ее целиком, пока светало. Португальский шел легко, и всегда печатали новости из Аргентины. Теперь даже газету читать не могу.
Кука возьмет письмо на работу и отправит оттуда. Жаль, соседка не догадалась поговорить с тобой до звонка, сообщила бы что-то о тебе. Но она такая, вздумалось — позвонила. Она такая, тратит не глядя. Вот я очень хочу с тобой поговорить, а ухнуть столько денег не решаюсь, в голове не укладывается, мы были воспитаны иначе, и тогда имело смысл сэкономить хоть песо. А теперь, с этой инфляцией ни на что не скопишь, потому, видно, люди и швыряют деньгами, как ненормальные.
Я никогда этим не грешила, да и цёны здесь так задраны, что порой смех разбирает. Вот разорвала конверт, дописать эти строки, а чувство, будто разбазарила целое состояние — ты даже не представляешь, сколько стоят конверт и бумага! Ну и гадость эта Европа, все втридорога!
Надеюсь, повесив трубку, она позвонила тебе и рассказала мои новости. Сказать ей было почти нечего, ты не думай, будто она от тебя что-то скрывает. На выходные она специально согласилась поехать за город, и не знает, звонил он или нет. Это ее, видно, уже меньше волнует, сейчас она твердо стоит на земле. Ты меня убьешь, но я забыла спросить, чем она объяснила срочность звонка. В общем, мне правда показалось, что наступает разочарование. Шарик прокололся.
Я не дипломированный психолог, но, по-моему, она так воодушевилась потому, что он сначала очень в ней нуждался и она помогала ему выбраться из глубокой бездны. Она такая, обожает помогать людям, отсюда и рвение в работе. А когда ситуация изменилась и он стал ходить на рыбалку, все рухнуло. В этом дело? Время покажет.
Не забывай соблюдать режим, а то ты теперь без моего надзора. Целую,
Люси.
Еще вот что. Перечитала письмо, проверяла, не забыла ли чего, и вижу, не письмо, а тоска зеленая. Бывает, скажешь, а сама так не чувствуешь, я не боюсь смерти, как может показаться из письма. Мне неважно, умру я или нет. Клянусь. Только ужасно грустно от расставаний. Еще одного не перенесу. По- моему, смерти боятся те, кто верит в иной мир, боятся преисподней. А я не верю, все здесь кончается, и привет.
Не представляю, что еще делать в ином мире. Скажи честно: тебе хочется, чтобы был иной мир или нет? Думаю, и тебе не хочется, никогда ты этим не обманывалась, а то бы не страдала так из-за Эмильсен. Кто-то может обманываться, но не мы. Конечно, было бы славно опять увидеть маму, но клянусь, в душе я совсем не верю, не могу надеяться, что снова обниму маму. Жизнь учит: надо радоваться хорошему, пока оно есть, и не страдать, когда оно кончилось. Мама — то хорошее, что выпало нам в жизни, и надо радоваться, что она у нас была. Тщетно мечтать о невозможном, думаю, это не помогает, в нашем-то возрасте, ты как считаешь? Еще раз пока.
Рио-де-Жанейро, 15 октября 1987 г.
Дорогая Люси!
В полдень пришло твое письмо, я не успею на почту после обеда, как ты помнишь, их вынимают в пять, а уже четыре. Чуть не пропустила сиесту, хотела ответить поскорее, но после обеда страшно потянуло в сон. Слежу за собой намного больше, чем при тебе, просто мои, в Буэнос-Айресе, рвут и мечут, что я не хочу возвращаться и сижу здесь одна. Они в ужасе, вдруг ночью что случится, и мне никто не поможет. А я хочу дождаться тебя.
Дважды звонили, не верят, что я решительно настроена оставаться. Все не могут поверить, требуют, чтобы я вернулась во что бы то ни стало. К счастью, Люси, человек я независимый, в плане материальном, сама себе хозяйка и вольна делать, что вздумается. Не хочу держать их в вечной тревоге, но придется им потерпеть. Если бы там начиналась зима, они бы и слова не сказали, но сейчас там тепло, холода ушли, а холод — мой главный враг. Так что не беспокойся за свои растения, буду смотреть за ними, пока ты не вернешься.
Ближе к ночи мне особенно одиноко, но страха нет вообще. Ведь в двух шагах этот надежный мальчик. Его зовут Роналду, и он до сих пор ни разу меня не подвел, приходит каждый вечер ровно в шесть и провожает на прогулку. Он очень словоохотлив, и я все понимаю. Уловил, какая между нами двумя разница, ты знаешь португальский намного лучше, но страшно туга на ухо и не хочешь этого признавать. Я же наоборот, слух у меня тончайший. Он иногда принимается стрекотать, и тут я не понимаю ни бельмеса, но, если говорит медленно — никаких проблем. Он счастлив заработать свои сентаво, а я чувствую себя богачкой, расхаживаю со спутником туда-сюда.
Думаю, человека видно по лицу, на вид он хороший, да и по сути хороший, принес фото жены, красивая девочка, пухленькая, совсем белая, а он, сама видела, какой темный. Странное дело, Люси, видишь его днем, и кажется — мулат мулатом, чернее черного, а вечером глядишь: черты лица, как у белого, а кожа темная вроде как от недостатка света. Обожаю курносенькие негритянские мордашки, круглые личики, но у него красота другая, тонкий овал. Ты должна признать, Люси, мальчик он прелестный.
Я посмотрела на других, кто там с кем гуляет, один со старичком в кресле каталке, мы их всегда с тобой видели, другой при старухе с палочкой, есть еще, все в безупречной форме медперсонала, но по виду ни одного, как мой. Конечно, в белой форме он был бы неотразим, но это большая трата, а долго ли я останусь — неизвестно. Так не хочется уезжать, Люси. Ты права, Рио — это сказка.
Слушай, Люси, я тут задумалась над твоими словами об ином мире. Не знаю, что и сказать, никогда об этом не думаю, даже в голову не приходит. Ты, наверное, права, надо радоваться хорошим минутам в жизни, и все. Пойми, не знаю, не хочу лгать, в глубине души вроде думаю, как ты, только не могу ясно выразить словами.
Давай лучше расскажу еще об этом парне. По-моему, его семейные беды помогают мне смириться с судьбой. Мальчик с северо-востока, оттуда, где не было дождей, помнишь? Или ты уже заделалась европейкой? Ну вот, теперь снова пошли дожди, но там кругом нищета, поэтому почти все сторожа в Рио оттуда, и многие служанки — тоже. Работы там нет. В общем, они с женой приехали несколько лет назад, он так и не нашел работу с жильем, чтобы жить с семьей. Вечно был на подхвате, крутился, мыл полы и выполнял самую грязную работу, у таких жилья нет, лишь закуток в подвале, где спят другие младшие уборщики, их там по нескольку человек, а днем спит еще ночной сторож, и, конечно, туда никого нельзя привести жить, из родственников.
В общем, поэтому жена устроилась прислугой в здании напротив, но туда он тоже не мог пойти спать, там две служанки жили в одной комнате — она и нянька. Вот так они и жили года два, спали порознь. Ее по вечерам отпускали в город, но денег на отель не было, ты понимаешь, о чем я, в общем, жизнь они вели полную лишений. И в один прекрасный день она вернулась, как они это называют, на Север, не говорят
