Все присутствующие встали и захлопали. От имени солдат с кратким ответом выступил Ондржей.
— Благодарите не нас, а Красную Армию, — сказал он. — Она нас обучила, она нас вооружила, не будь ее, не было бы и нас. Мы от нее получили не только первоклассное оружие. Мы прониклись духом тех, кто дал нам это оружие, духом свободы и человеческой дружбы. Да здравствует Советский Союз! Да здравствует свободная Чехословакия!
Весь зал снова поднялся, и рукоплесканиям не было конца.
Потом перешли к практическим делам.
— Теперь, когда мы, слава богу, избавились от
Францеку Антенне не пришлось долго агитировать за то, чтобы поскорей пустить фабрику в ход. Рабочим нужен заработок, республике — одежда, люди ходят в обносках, как Золушка, а запасы сырья на фабрике есть. Не надо забывать и об экспорте, товарищи! Разграбленной, экономически ослабленной республике понадобится иностранная валюта.
— Работать начнем в самое ближайшее время, — заявил Гаек. — Разрушенные цехи отстроим заново, это ясно. Но разрушенное нас пока что не интересует. Надо немедленно начать ремонт таких зданий и машин, которые можно сейчас же ввести в строй, и так сгруппировать их, чтобы сразу нее наладить производство. Сделать это можно, но понадобится много рабочих рук, Улам одним не справиться. Мы призываем на помощь весь край. Призываем людей с хуторов, из отдаленных селений. Призываем трудящихся Драхова, Чумпелички, Зтраценой, всех освобожденных городов и сел…
— Пленные немцы пусть тоже работают! — раздались возгласы.
— Ого! — воскликнула Лидка, сверкнув глазами. — Вот теперь будет людям работы!
— Подумать только, — мечтательно сказал Ондржей, — в свое время я уехал за границу потому, что дома не мог найти работы!.. Лидка, — произнес он тихо и слегка отодвинулся от всей компании, — ты тогда сердилась на меня?
— Я была несчастна, — просто ответила Лида. — Я ведь любила тебя, Ондржичек. Но ты даже не писал… А сам знаешь, на одном человеке свет клином не сошелся.
— Твой муж — отличный парень, Лидушка. И мальчуган у тебя чудесный.
Лида подняла голову.
— Нашего папку, — сказала она, обхватив руками колено, — я ни на кого на свете не променяю. Прежде я думала, что он какой-то такой… ну, тихоня, домосед. Но видел бы ты его, Ондра, во время протектората! Какой он был смелый и стойкий! Я у него многому научилась. Я всегда как-то больше думала о себе, а он меня переделал. Когда два человека вместе переживут столько, сколько мы, то уж, скажу тебе, союз у них прочный.
— Я слышал, что и ты работала в подполье?
Лидка смущенно засмеялась.
— Вот тоже скажешь! Я всего лишь укрывала людей, которые потом взорвали тот поезд. Это все равно, что ничего. Ну, а как ты, Ондра? — переменила она разговор. — Есть у тебя жена и дети в Советском Союзе?
Ондржей покачал головой.
— Нету, — коротко ответил он. — У меня миллионы товарищей, в нашей роте и батальоне мы одна семья, но лично я одинок, совсем одинок.
Странное смущение мешало ему заговорить о погибшей Кето. Он не сумел бы объяснить Лидке, как горячо любит Кето… да и зачем объяснять? Это ни к чему, и было бы даже неделикатно по отношению к Лидке. Ему казалось нестерпимо мучительным рассказывать о смерти Кето. О больших несчастьях не говорят.
К столу вместе с Гаеком подошел Францек, все еще полный ораторского оживления. Обняв Ондржея за плечи, он наклонился к нему.
— Ну что, — сказал он, — не говорил ли я тебе когда-то, что Улы станут нашими? И разговор этот, собственно, был не так уж давно.
— Нет, ты тогда сказал иначе, — поправил его Ондржей, отличавшийся превосходной памятью. — Дело было так. Вы надо мной смеялись, что я работаю как вол, а я тебе сказал, — и страшно этого стеснялся! — что я люблю работу. А ты в ответ: «Эх, братец, и я бы ее любил, кабы все это было наше».
— А теперь и я буду ее любить, — сказал Францек. — Повешу ружье на гвоздик… и снова пойду в цех. Там настоящая жизнь, там все кипит. А ты, Ондра, когда отвоюешься, возвращайся к нам в Улы. Ладно? Обязательно! Ты нам тут нужен до зарезу. Что скажешь, Гаек? Мы знаем, что ты умеешь работать. А политические взгляды, — поддразнил друга Францек, — ты тоже, кажется, немного изменил с тех пор, как горячо вступался за Казмара.
Ондржей громко рассмеялся.
— Ну и глуп же я тогда был! — сам удивился он. — Сейчас даже представить себе не могу, честное слово! Уж не знаю, Францек, как и благодарить тебя за то, что ты мне тогда помог уехать в Советский Союз.
— Не благодари, а то сегодня из-за сплошных благодарностей мы не успеем поговорить о деле. Лучше обещай мне, что после войны сядешь в первый же поезд на Улы и…
— Нет, не обещаю! — шутливо возразил Ондржей. — А что, если я вдруг приеду сюда автобусом? А как ко всему этому относится вдова Казмара? Что с ней вообще сталось?
— Она в Лондоне, — сказала Лидка.
— Лондон нам еще будет ставить палки в колеса, ребята, поверьте мне, стреляному воробью. Не хочу сейчас распространяться, но у нас на этот счет уже есть кое-какой опыт.
Францек нахмурился.
— Так вот что, Ондра, — сказал он уже недовольно и с упреком, — ты не уклоняйся от ответа, не ломайся и не строй из себя примадонну… Скажи прямо, приедешь?
— Если буду жив, приеду! — весело воскликнул Ондржей и пожал руку Францеку, Гаеку и Лиде.
Ондржей был очень рад, что его так зовут в Улы. Когда хорошие люди говорят тебе, что ты нужен дома, это очень, очень воодушевляет…
КОГДА ЖЕ ЭТО НАЧНЕТСЯ?
В конце апреля в Праге распространилась весть, что Красная Армия уже вступила в Брно. Однажды днем Станислав Гамза ехал в переполненном трамвае. Несмотря на давку, пассажиры не ворчали и не ссорились, весь вагон был в радужном настроении. На исхудавших лицах играла улыбка, которая говорила: «Братислава и Брно наши, очередь за Прагой». «Двойка» остановилась на углу Спаленой улицы и Национального проспекта. Прижатый на площадке Станя увидел в окно, что на Перштине столпились прохожие. Гестаповец вел какого-то человека. Арестованный вдруг вырвался и побежал к трамваю. Гестаповец выхватил револьвер.
— Беги, не бойся, — раздались голоса, и беглец, несмотря на то что на подножках трамвая гроздьями висели люди, с невероятной быстротой оказался в битком набитом вагоне. Несколько рук подхватило его и втянуло на площадку, Станя тотчас же втолкнул его внутрь, плотная масса людей в вагоне расступилась, приняла беглеца, снова сомкнулась, и трамвай уехал…
