Брызгаясь, выбежали из воды Николай и Юра.
— Борис Иванович, — сказал Юра, с ходу бросаясь на песок, — уймите этого психа! Он меня уверяет, что Матвеев не соврал про Бестелесного.
— Брось! — сердито сказал Николай.
— Но я его сразил на месте, — продолжал Юра. — Я спросил: если этот предшественник Кио в самом деле был проницаем, то почему он не провалился сквозь землю…
Привалов лежал на спине, блаженно зажмурив глаза.
— Ребята, у меня к вам просьба, — сказал он слабым голосом: — не морочьте мне голову.
Солнце щедро поливало пляж горячим золотом. В небе, поблекшем от зноя, недвижно стояли два-три облачка. Донесся гудок электрички. Со станции разливалась по пляжу новая пестрая волна горожан. Они шли вереницей по кромке берега, потные и веселые, и Колтухов ворчал, когда иные из них перешагивали через его сухопарые ноги.
Вдруг один из прохожих остановился, приглядываясь к Колтухову. Рекс вскинул голову и тихонько зарычал.
— Павел Степанович? — сказал прохожий. — Вы или не вы?
Колтухов оглянулся. Над ним стоял Опрятин.
— А, сосед! — Колтухов вяло помахал рукой. — Тоже решили приобщиться к пляжной благодати?
— Невыносимая жара, Павел Степанович. В городе просто нечем дышать.
Николай велел Рексу замолчать. Опрятин, вежливо приподняв соломенную шляпу, поздоровался со всеми. Юра отвесил ему церемонный поклон, отставив ногу назад и сказал:
— С вашего разрешения — Костюков.
— Очень рад. — Опрятин разделся и лег рядом с Колтуховым. — Что хорошего, Павел Степанович? — спросил он.
— А ничего хорошего. Вчера вот одну индийскую сказочку читали…
И Колтухов со смешком принялся рассказывать о матвеевской рукописи, выставляя приключения флота поручика в юмористическом свете.
«Старый болтун! — подумал Привалов. — Впрочем, что ж секрет из этого делать…»
Он снял очки и пошел купаться.
— Борис, далеко не заплывай, — напутствовала его беспокойная Ольга Михайловна.
— Разошелся наш Пал Степанов! — недовольно шепнул Николай Юре.
Юра не ответил. Приподнявшись на локтях, он смотрел на Валю, которая плескалась возле черной скалы.
Опрятин с улыбочкой слушал Колтухова. Но, когда тот упомянул — как об анекдоте — о матвеевском ноже, улыбка сбежала с лица Опрятина, а взгляд его стал острым и внимательным.
— Простите, что перебиваю, Павел Степанович. Этот нож… В рукописи сказано, как его сделали проницаемым?
— А, чепуха, — сказал Колтухов. — Сказки для дошкольников. В одно могу поверить: в электростатику. Для восемнадцатого века вещь возможная. Кстати… — Старый хитрец, как ему казалось, ловко перешел на другую тему, ради которой и затеял весь разговор: — Кстати, слышал я, сосед, что у тебя в институте собран мощный электростатический генератор. Верно? Так вот: разреши попользоваться. Часто беспокоить не буду. А?
— Что ж, пожалуйста, — сказал Опрятин. — А для чего вам, собственно?
Но больше ему ничего выведать не удалось: Колтухов пустился в воспоминания своей бурной молодости.
Прибежала Валя. Она стянула с головы резиновую шапочку, распушила черные волосы, подсела к Ольге Михайловне и стала расхваливать скалу.
— Это она, вы говорили, перевела рукопись? — негромко спросил Опрятин у Колтухова.
— Ага. Знакомьтесь. Опрятин представился Вале.
— Валентина, а дальше как? — спросил он, осторожно пожимая Валину узкую руку.
— Валентина Савельевна, — улыбнулась Валя. Ей понравился любезный тон Опрятина.
— Поздравляю вас с интересной находкой. Шутка ли сказать: оригинальная рукопись петровской эпохи! Вот знаете, Валентина Савельевна…
И Опрятин завязал с Валей оживленный разговор.
Юра искоса посмотрел на них, потом поднялся, кликнул Рекса и пошел на скалу. Николай, движимый чувством солидарности, последовал за ним. Они сели, свесив ноги в воду, переглянулись и затянули унылыми ямщицкими голосами:
— Рекс, а ты чего? — строго сказал Юра.
Пес задрал морду, судорожно зевнул и начал тихо подвывать.
Валя посмотрела на певцов, пожала плечами. Со скалы неслось заунывное:
Глава вторая, в которой Николай и Юра находят эскизы трех ящичков и клянутся на отвертке «Дюрандаль» под окнами Бенедиктовых
Дюрандаль мой, сиянье славы,
Меч заветный…
В углу институтского двора, у стены, почти скрытой айлантами и акациями, стоял громоздкий стенд для вибрационных испытаний труб. Рядом была сколочена беседка. В летние дни, когда требовалось дежурство у стенда, лаборанты обычно устраивались в беседке, а зимой перекочевывали в маленькую кладовушку, дверь которой выходила во двор.
До зимы было еще далеко, и Привалов разрешил Николаю и Юре занять пустующую кладовушку. Молодые инженеры перевезли сюда домашнюю установку с «ртутным сердцем» и пьезоэлектрическими весами. Они обегали все отделы, выпрашивая где вольтметр, где табуретку, где мостик Уитстона. Николай повесил на стенку портрет Менделеева, а Юра притащил откуда-то табличку «Уходя, выключай ток» и привинтил ее к двери.
Затем Юра критически оглядел установку, поцокал языком и сказал:
— Здорово! Такой хаты-лаборатории и у Фарадея не было.
Но, несмотря на это явное преимущество, дела в «хате-лаборатории» шли значительно хуже, чем у Фарадея. Наши друзья создавали вокруг «ртутного сердца» различные комбинации электрических полей. «Сердце» добросовестно пульсировало, но не обнаруживало ни малейшей склонности к усилению поверхностного натяжения ртути.
Однажды вечером в кладовушку зашел Привалов. Он насмешливо щурил глаза за стеклами очков,
