– Входите.
– Как она? – опасливо спросил Анатолий Ефремович.
Верочка скорчила сочувственную гримасу.
– Доброе утро, Людмила Прокофьевна! – запинаясь от волнения, пролепетал Новосельцев в дверях. – Извините... вчера... меня муха укусила!..
– Садитесь, Анатолий Ефремович! – официально предложила Калугина.
– Спасибо, – но сесть Новосельцев не решился.
– Вчера вы заявили, что во мне нет ничего человечес кого.
– Мало ли что я нес? – с готовностью оплевал себя Новосельцев. – На меня не надо обращать внимания.
– Нет, надо, – жестко сказала Людмила Прокофьевна. – Потому что вы являетесь выразителем мнения определенных слоев нашего коллектива.
– Неужели? – искренне поразился Новосельцев.
– Вчера вы меня публично оклеветали! Все, что вы говорили, – ложь! Я с вами не согласна!
– Я тоже с собой не согласен! – отмежевался от самого себя Анатолий Ефремович.
– Вы утверждали, что я черствая, – продолжала Калугина.
– Вы мягкая! – поспешно возразил Новосельцев.
– Бездушная...
– Вы сердечная! – мгновенно соврал он.
– Бесчеловечная... – вспомнила начальница.
– Вы душевная! – оправдывался подчиненный.
– Сухая...
– Вы мокрая... – Новосельцев в ужасе осекся.
– Перестаньте надо мной издеваться! – в бешенстве заорала Калугина.
– Наоборот, я перед вами преклоняюсь. Я не хотел сказать «мокрая», это у меня случайно получилось, я хотел сказать «добрая»! – затюканный Новосельцев не знал, как выпутаться из этой злосчастной ситуации.
– За что вы меня ненавидите? Что я вам такого сделала? – простонала Людмила Прокофьевна.
– С чего вы взяли? – принялся утешать ее Новосельцев. – Все вас так любят, все души в вас не чают, гордятся вами. А если вы кого вызываете, то к вам в кабинет идут, как на праздник.
Утешения Новосельцева произвели обратный эффект. Калугина залилась слезами.
– Людмила Прокофьевна... – растерялся Новосельцев. – Перестаньте, ну, пожалуйста... вам плакать не положено!
Калугина заревела еще сильнее. Новосельцев схватил графин, налил в стакан воду, но, прежде чем дать Калугиной, спохватился и нажал кнопку селектора.
– Верочка, в графине вода кипяченая?
– Кипяченая! – послышался удивленный голос секретарши.
Тогда Новосельцев протянул Калугиной стакан с водой, но она отодвинула его руку.
– Успокойтесь, Людмила Прокофьевна... пожалуйста... я просто не знаю, что мне с вами делать.
Калугина продолжала рыдать.
В кабинет вошел Самохвалов. Прежде чем он успел оценить ситуацию, Новосельцев бросился к нему навстречу и вытолкнул за дверь:
– Юра... прости... сюда нельзя! – И Новосельцев изнутри кабинета запер дверь на ключ.
– Что там происходит? – недоуменно спросил Самохвалов у Верочки.
– Она его увольняет за хулиганство!
Самохвалов нажал кнопку селектора:
– Людмила Прокофьевна, мне нужно с вами поговорить!
– Она занята, у нее совещание! – ответил в селектор Новосельцев и, выдернув шнур, отсоединил аппарат.
– Боюсь, он опять распоясался! – с беспокойством сказал Самохвалов и вернулся к себе в кабинет.
– Перестаньте, наконец, реветь! – закричал на директоршу Новосельцев и вдруг добавил: – А впрочем, плачьте! Это хорошо, что вы еще можете плакать! Плачьте, плачьте, Людмила Прокофьевна! Может быть, вам это полезно!..
Зазвонил телефон. Новосельцев снял трубку:
– Алло!.. Кто спрашивает? Она занята!.. Министр? А ей сейчас не до министра! – И Новосельцев в запале повесил трубку.
– А если он меня вызывает? – сквозь слезы сказала Калугина. – Как же я к нему поеду? У меня теперь весь день глаза будут красные!
– Они будут красными, если вытирать, а если подождать, чтобы высохло, то никто не заметит, – проявил недюжинные познания Новосельцев.
– Я так давно не плакала, – всхлипнула Калугина. – Иногда мне, конечно, хочется поплакать, но что же я дома буду реветь в одиночку? – вытирая слезы, Людмила Прокофьевна неожиданно улыбнулась. – Это как алкоголик, который пьет в одиночку...
Новосельцев тоже улыбнулся:
– В следующий раз, когда вам захочется поплакать, вы вызовите меня!
В приемную вошла Рыжова.
– Что, Новосельцев до сих пор у нее? – с беспокойством спросила Ольга Петровна у секретарши.
– Заперлись на ключ!.. – доверительно ответила Верочка.
– Может быть, прийти к нему на помощь и выломать дверь? – задумчиво предложила Ольга Петровна.
Тем временем в кабинете Калугина постепенно успокоилась:
– Вам, Анатолий Ефремович, хорошо, у вас дети.
– Два мальчика... – застенчиво сказал Новосельцев.
– А я встаю утром и иду варить кофе. Не потому, что хочу завтракать, а потому, что так надо. Заставляю себя поесть – и еду на работу. Вот этот кабинет и есть мой дом. Если б вы знали, как я боюсь вечеров. Задерживаюсь здесь до тех пор, пока вахтер не начинает греметь ключами. Делаю вид, будто у меня масса работы, а на самом деле мне некуда идти. Дома только телевизор. Я даже собаку не могу завести, днем ее некому будет выводить. Конечно, у меня есть друзья. Но у всех семьи, дети, домашние заботы. А выходные? Теперь их стало два...
– А вы бы ездили с коллективом в походы, в экскурсии... – улыбнулся Новосельцев. – Грибы собирать...
Калугина невесело улыбнулась в ответ:
– А я стесняюсь... Превратила себя в старуху. А мне ведь только тридцать шесть...
– Как – тридцать шесть? – не смог удержаться Новосельцев.
– Да, да, Анатолий Ефремович, я моложе вас. – И она неожиданно в упор спросила: – А на сколько я выгляжу?
– На тридцать шесть! – храбро солгал Анатолий Ефремович.
– Опять врете, товарищ Новосельцев!
– Просто вы одеваетесь чересчур мрачно! – выкрутился и на этот раз Анатолий Ефремович.
В приемной появилась Шура с ведомостью в руках.
– Здравствуйте все! Расписывайтесь и вносите по пятьдесят копеек! У Боровских юбилей – пятьдесят лет со дня рождения! Это не дорого, по копейке за год!
– Юбилеи теперь не в моде! – вздохнула Верочка, безропотно внесла деньги и расписалась. Ольга Петровна тоже покорно внесла требуемую сумму.
Из кабинета вышел Самохвалов.
– Новосельцев еще там? – спросил он.
Верочка кивнула.
– Наверно, Толя пытается взять ее на измор! – высказала предположение Ольга Петровна.
– Юрий Григорьевич, вносите пятьдесят копеек! – потребовала Шура.
