книжка не была подорвана Александром Исааковичем'? Все знают. Так почему не сказать вслух?
Моему поколению повезло: эпоха всесокрушающего величия зацепила нас лишь косвенно и потому не очень искалечила. Эта миссия — искалечить возлагалась на другую эпоху, и та старалась как могла, но — куда ж ей до той, грандиозной…
Вот, собственно, почему у меня отсутствует (почти) синдром иносказательности, и я озвучу, что означал бы выход той книжки не только для группы музыковедов, но — убеждён — для советской музыки в целом.
'Звезда Оголевца' вошла в зенит в апреле 1947-го года. К октябрю [14] она благополучно и бесславно закатилась. А спустя всего 9 месяцев, с 31-го июля по 7-е августа следующего, 1948-го года состоялась знаменитая Сессия ВАСХНИЛ 'О положении в биологической науке', и над миром зажглась звезда другого героя великой эпохи — Трофима Денисовича Лысенко.
Последствия этого общеизвестны: советская генетика была разгромлена, её лучшие представители погибли или надолго исчезли из поля зрения коллег, а мы долгие десятилетия покупали зерно у Канады.
Так вот, если бы пресловутая 'книжка не была подорвана Ал. Ис. и тираж её не был бы уничтожен', для советского музыкознания это означало бы в точности то же самое. Не в смысле, конечно, закупок зерна, а в смысле статьи Жданова в 'Правде', покаянного лепета разоблачённых, внезапно прозревших вредителей и торжества 'Теории Мирового Пота' по Оголевцу.
Но этим бы дело не кончилось. Погром охватил бы всю советскую музыку. Ведь свой дежурный оголевец есть везде и всегда. Это даже не человек, а явление, концентрированная сущность всесокрушающего величия эпохи. Действительно, если одному какому-нибудь отдельно взятому оголевцу удаётся раскрыть заговор музыковедов-вредителей, то что мешает другому оголевцу разоблачить организацию композиторов-убийц, а третьему — шпионов-вокалистов? Для полноты и стройности картины НКВД порекомендует поискать врагов среди скрипачей и виолончелистов, духовиков, дирижёров и так далее вплоть до осветителей и билетёров. И их найдут, будьте уверены, поскольку в стране талантов оголевец — национальный символ, а имя ему — легион. Главное же первый шаг.
Когда читаешь страшные протоколы лысенковской Сессии, создаётся впечатление, что учёные сперва просто не поняли, с чем столкнулись. Этим интеллигентнейшим, умнейшим людям казалось, что здравого смысла и профессионализма достаточно для победы над малокомпетентным оппонентом, и они вышли на диспут во всеоружии своих знаний, но совершенно не отдавая себе отчёта в том, что попали в аномальную зону, где не четыре, а одиннадцать сторон света… В этой зоне знания и профессионализм не стоят совершенно ничего. Учёные оказались не готовы к такому развитию дискуссии; 'мичуринцы' их просто задавили сталинско-советской демагогией, бессмысленной и беспощадной.
Трудно сказать, был ли у злосчастных биологов шанс на спасение. Скорее всего, нет. Но, найдись среди них такие, кто своевременно понял бы, с чем придётся иметь дело, что в предстоящей 'дискуссии' акцентировать шарлатанство 'народного академика' бесполезно, а надеяться можно только на ту же самую демагогию, — кто знает, может быть, программный (и погромный) доклад Лысенко удалось бы в зародыше подорвать.
Увы, таких прозорливых людей не нашлось, Лысенко победил советскую науку и успел наделать столько судьбоносных мерзостей, что сейчас его фамилию знает каждый.
Оголевец же, напротив, известен считанным единицам [15]. А мог бы греметь наравне с коллегой-'мичуринцем'. Судьбу советской музыки при таком развитии событий мы, по мере сил, обрисовали выше.
Подводя некоторый итог, скажем следующее:
Летом и осенью 1947-го года советское музыкознание оказалось на грани революции, аналогичной той, которая менее года спустя до основания разрушила советскую генетику. Тем, что музыкознание избегло этой участи, оно в огромной степени обязано героизму и мудрости Александра Исааковича Шавердяна.
И это — ещё один его подвиг. Гражданский и личного мужества.
Армянские музыканты определённо меня не поймут, если, завершая этот труд, я так ничего и не скажу о Шавердяне — знатоке и исследователе родной ему армянской музыки. Но причина, не позволяющая мне распространяться на сей счёт, вполне веская: Тема требует специальных знаний, а их у меня нет. Хотя музыке я вовсе не чужд, основные мои интересы лежат в сфере беллетристики, драматургии, поэзии.
Поэтому мне представляется правильным дать слово профессионалу — в 'Приложениях' к данной работе опубликовать текст выступления на уже упоминавшемся Вечере 1979-го года видного армянского музыковеда Никагоса Петросовича Тагмизяна. Ещё полнее образ Шавердяна-учёного, его значение для армянской культуры раскрыты в статье того же автора 'Александр Шавердян и армянское историческое музыкознание', опубликованной в качестве предисловия ко второму изданию книги А. И. Шавердяна 'Комитас' ('Советский композитор', Москва, 1989).
Сказать несколько слов об этой книге я всё же обязан.
Неспециалисту трудно в полной мере оценить и даже просто понять чисто научные разделы этого фундаментального труда. Но те его страницы, где автор рассуждает на общегуманитарные темы, исследует вопросы исторические и биографические, не оставят равнодушным никого. Здесь всё читается легко, на одном вздохе, как хорошая проза. И это не удивительно: Шавердян — не только глубокий учёный, но и блестящий мастер языка.
Монография 'Комитас' поистине универсальна. Исследователь армянской музыки найдёт здесь богатый материал для своих изысканий, историк множество малоизвестных фактов и биографических сведений, а писатель обнаружит в рассказе о славной и трагической судьбе гениального музыканта массу драматических коллизий.
В целом же эту книгу можно считать настоящим научным подвигом.
На этом, собственно, и завершается наша попытка ответить на поставленный в самом начале вопрос — 'чем же А. И. Шавердян интересен и ценен всегда?'
Удалась ли она? Судить читателям. Мы, во всяком случае, постарались описать некоторые из подвигов, научных, гражданских и человеческих, которые он совершил за свою короткую жизнь.
Этот список далеко не полон, как не претендует на полноту освещения темы и наша работа. Начни мы сейчас просто перечислять, что ещё следовало бы сказать о Шавердяне, но чего мы не сказали, — получится текст, более объёмный, нежели приводимый выше.
Хочется верить, что современные музыковеды, музыканты, а также историки, — не только музыки, но и страны, в которой мы выросли, — восполнят пробелы этой работы и так или иначе увековечат память человека, которому, право же, очень многие обязаны очень многим.
16 08.2003. Москва
Примечания
1
Дело, напомним, происходит в 1979-м году. — А. Ш.
2
