Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка…
Вот почему рассказ о 'ресторанной встрече' начинается взволнованными словами, эмфатически подчеркивающими ее исключительную значительность:
'Ни когда не забуду (он был, или не был, этот вечер…'.
Вот почему обращение поэта к неизвестной выделено романтически торжественным зачином:
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, Аи…
* Ср. более подробно в статье того же автора, 'Два направления современной поэзии' ('Жизнь Искусства', № 339-40.
Романтическое 'двоемирие', знакомое нам по сказочным новеллам Гофмана. имеет свои художественные законы. С высоты мистического воодушевления земная действительность кажется поэту иллюзорной, нереальной: романтическая ирония искажает эту действительность в безобразный гротеск. Так, — в описании дачной местности под Петербургом, которым открывается баллада о 'Незнакомке' или трактира и литературного салона в лирической драме того же названия:
…Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач…
…Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск…
С другой стороны, с точки зрения бытовой повседневности, само мистическое прозрение поэта подвержено сомнению, и видение Незнакомки является только поэтической иллюзией, игрой воображения, может быть-сонной грезой (ср. такие выражения, характерные для колебаний чувства реальности: 'Иль это только снится мне?' 'Ты прошла, словно сон мой, легка…', 'он был, или не был, этот вечер…' и т. п. Сам поэт наполовину поддается искушению посмотреть на свои видения, как на сонную грезу или пьяный бред:
Из хрустального тумана,
Из невиданного сна,
Чей то образ, чей то странный…
(В кабинете ресторана
За бутылкою вина)…
Баллада о 'Незнакомке' и лирическая драма того же названия окружают чудесное видение единственной возлюбленной обстановкой ночного кабака и мотивируют его постепенно надвигающимся на поэта опьянением:
…И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен…
Как в рассказах Гофмана и Эдгара По, черты небесной Возлюбленной сквозят из нарастающего опьянения поэта, которое разрушает обычные грани дневного сознания:
…И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие, бездонные
Цветут на дальном берегу…
Но для поэта-романтика опьянение лишь приподняло завесу сознания, лишь приоткрыло путь из мира иллюзий в мир реальности:
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине…
Начиная с периода Незнакомки мы замечаем в поэтическом развитии Блока те новые факты, которые, с какой-то высшей религиозно-нравственной точки зрения, оцениваются самим поэтом, как религиозный грех, как отпадение, измена юношескому образу предвечной любви. Но именно в это время творчество Блока постепенно выходит из своей молитвенной неподвижности, созерцательной чистоты, обогащается сложным, противоречивым и хаотическим содержанием земной жизни, страдающей и грешной, и именно к этому времени относятся его высшие поэтические достижения. Выход в жизнь, слияние с творчески преизбыточной стихией жизни через яркое и страстное любовное переживание-вот основная тема новых стихов (сборник 'Земля в снегу', вошедший в состав II книги:
О весна без конца и без краю
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!..
…И встречаю тебя у порога
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем Бога
На холодных и сжатых губах…
В сущности основное устремление души поэта осталось неизменным: как и в юношеских стихах- ожидание чуда, искание бесконечного, выход за грани повседневного сознания… Изменилось только направление этих романтических стремлений-от чистейшей и непорочной любви к небесной Возлюбленной, к ласкам земной подруги, грешной и страстной. Образ небесной Возлюбленной теперь исчезает. Снежная Дева, Фаина, Валентина, Кармен намечают дальнейшие этапы в истории романтической любви:
Их было много; Но одною
Чертой соединил их я,
Одной безумной красотою,
Чье имя: страсть и жизнь моя…
Эти образы роднит одно: в переживании любовной страсти, в поцелуях и объятиях земных возлюбленных поэт ищет мгновений экстаза, самозабвения, страстного исступления. Только бесконечная напряженность страстного чувства увлекает его-не повседневности любви- как выход за пределы обычной Жизни, в мир вдохновения и бреда, мистического опьянения страстным переживанием.
Под ветром холодные плечи
Твои обнимать так отрадно:
Ты думаешь-нежная ласка,
Я знаю-восторг мятежа!
И теплятся очи, как свечи
Ночные, и слушаю жадно
Шевелится страшная сказка,
И звездная дышит межа…
Меняется весь 'ландшафт души' поэта: вместо прозрачных весенних зорь и золотистой лазури, сопровождавшей явление небесной возлюбленной-'звонкая' снежная вьюга, 'буйный ветер', 'опаляющий' лицо, 'пожар мятели белокрылой', обезумевшая тройка, уносящая поэта и его возлюбленную над открытыми темными 'безднами', в 'снежную ночь':
И над твоим собольем мехом
Гуляет ветер голубой…
Безмерность в переживании любовного экстаза придает лирике Блока в это время ('Земля в снегу', 'Ночные часы' невиданную еще в русской поэзии смелость и иррациональность построения- как бы ощущение присутствия творческого довременного хаоса, освобожденных космических сил, из ночного 'страшного' мира наплывающих на поэта и затопляющих узкую область светлого дневного сознания.
…В легком сердце — страсть и беспечность,
