кенийцы, ехавшие из Найроби в Дар-эс-Салам. К сожалению, кенийцы ехали очень медленно и вскоре осели на ремонт. Не прошло и минуты, как меня подобрал на джипе белый мистер, это оказался американец по имени Чарльз. Всю дорогу он рассказывал о тех странах, в которых успел побывать, и мне было очень интересно слушать его.
— Судан — да, там удивительные люди! Я прожил там год, в районе Вад-Медани. Когда я уезжал — все плакали. Они действительно плакали, понимая, что мы больше не встретимся. Я нигде такого не видел! И вот, поразительно, какие хорошие люди, — и какое дурное правительство! Впрочем, и афганцы тоже хорошие люди, а правительство — худшее в мире. Женщинам нельзя работать, нельзя ходить в школу… Да и ваш Путин, он агент КГБ, от него не знаешь, что и ждать. В России я тоже был, но только один раз, в Петербурге. У меня мама — финка, и вот мы поехали, в 1994 году. Это такой ужас! Нигде в мире я не видел столько нищих. И все с надписями, с целыми историями на груди. Я не успевал доставать рубли. Ужас! — Наверное, он не был в Индии или в Эфиопии… — Впервые в Танзанию я приехал двадцать лет назад, в 1980 году. Это была очень бедная страна. Здесь сейчас общий экономический подъём, а в Замбии — наоборот: была богатая страна, а сейчас экономический спад, и эти страны сейчас примерно на одном уровне. Дар- эс-Салам очень дорогой город, дороже Нью-Йорка на 40 %. А ночевать просто так в палатке здесь не принято, нужно обратиться к старосте деревни и предупредить его.
…Опять, в пятый раз, я оказался в Чалиндзе. По своему обыкновению, отправился искать церковь. Местный ночной помощник сказался гидом и предложил показать мне расположение миссии. Я предупредил его, что не заплачу ему, на что он ответил:
— Как хотите! Я доведу, а вы можете заплатить, а можете и не заплатить… Только не идите так быстро, вы, наверное, солдат, а я не солдат…
Когда же наконец мы пришли в миссию (она располагалась довольно далеко, километрах в двух от развилки дорог), помощник оказался весьма активным и потребовал денег. Я отвечал, что денег не будет, и пусть он забирает апельсин (у меня было пол-рюкзака апельсинов) и идёт себе с миром.
Но помощник почему-то разъярился, и, испуская крики, набросился на священника, крича что-то на суахили, примерно следующее: если вы мне сейчас не дадите денег, я вас всех сдам в полицию, в полицию, в полицию!! Священнику даже пришлось свистнуть сторожа, и тот, прибежав, утащил чрезмерно активного помощника — и всего-то 200 шиллингов на бутылку кока-колы он хотел. Но я не люблю такого хамского отношения, это просто шантаж: давай копейку, а то будет драка и скандал!
Священник позволил мне поставить палатку под манговым деревом, и, несмотря на то, что всё вокруг было сладким и вокруг обитали миллионы муравьёв, — я не заметил этого и спокойно уснул.
И вот опять я иду по такому знакомому Чалиндзе. Это очень длинная деревня, тянется на три километра вдоль трассы, и повсюду всякие вкусности, фасолевый суп за 50 шиллингов (менее 2 руб.) за тарелку, плюшки за 10 шиллингов (35 коп.). Чем больше путешествуешь по стране, чем более дешёвой она становится. Кстати, именно поэтому многие люди, путешествующие по миру, замечают, что путешествовать дороже, чем сидеть дома, и что родная страна — самая дешёвая. Танзанийцы уверяют всех, что Танзания самая дешёвая страна; сирийцы говорят то же о своей стране, а вчерашний американец был уверен, что Дар-эс-Салам дороже Нью-Йорка, хотя африканец, прилетевший в США, подумает точно наоборот.
До Морогоро меня подобрал водитель-мусульманин по имени Рамадан, в галстуке, он ехал в Сонгеа (где меня брали шестеро автоматчиков), но после Морогоро высадил меня из кабины, сказав, что ему надо будет подбирать кого-то ещё. Интересно, что в Танзании запрещено ездить в кузовах грузовиков, и за это штрафуют дорожные полицейские; но стоит только к бортам кузова приварить вертикально четыре металлические трубы по бокам и одну сверху, типа поручня, — такой грузовик уже автоматически становится автобусом и не штрафуется.
Следующий грузовик, тоже с мусульманином за рулём, довёз меня до города Иринга. По пути попадались зебры и слоны, мы останавливались тут и там, я фотографировал, водитель и его друзья, ехавшие в кабине, тоже вылезали и снимались со мной на свой фотоаппарат.
Иринга, где меня высадили, оказалась длинным городом, за которым начались бесконечно длинные деревни-пригороды. Повсюду люди, замечают меня, многие приветствуют, говорят 'Джамбо!', но в гости не зовут. Какой-то мужик, вспомнив английский, попросил у меня денег; я погнался за ним; мужик спрятался в лавку; я подбежал к лавке и похитил банан с витрины под общий народный хохот. (Банан тут самый малоценный продукт.) Я шёл по вечереющей Танзании, меня сопровождали любопытные, но вдруг застопился среди толпы вечерний молоковоз. Он ехал домой, в свою деревню через 20 км, и подобрал и меня. Водитель оказался англоговорящим, и я пытался напроситься к нему на вписку.
— А где вы ночуете? — поинтересовался он.
— Иногда в церквях, а иногда люди попадаются хорошие, приглашают на ночлег, — хитрил я.
— В церквях… В четырёх километрах дальше моей деревни есть миссия, там можно переночевать, — отвечал он. Тем временем стемнело.
— Четыре километра — очень далеко, ведь уже поздно! А можно ли поставить палатку у твоего дома? — продолжал я.
Пару раз водитель сделал вид, что не понял, но потом понял, что я не отвяжусь, и отвечал:
— О, это невозможно; наш деревенский староста запрещает это дело!
Уже в его деревне, стемнело, я попрощался с водителем, попробовал ещё раз напроситься к нему в гости, но получил отказ. Ничего страшного, сейчас отойду подальше от людей и заночую, или через четыре километра миссия какая-то, можно и туда заглянуть. Как сзади топот шагов. Оборачиваюсь — мой водитель!
— О, извините, возвращайтесь, ночуйте, всё в порядке!
А у ворот его деревенского дома стояла толстая, в десяти одёжках и в платке бабушка-танзанийка, мать водителя, и громко, на всю округу, причитала на непонятном, но при этом столь понятном языке суахили:
— Это ж куда ж ты человека на ночь глядя послал? Это ж где он эту твою церковь искать будет? Кругом ночь, разбойники всякие, а он один совсем, и ты не подумал! А ну беги верни его!
— Всё, всё в порядке! — извинялся запыхавшийся водитель, — не бойся, деревенский староста ничего не узнает!
Вот так исполнилось моё желание быть приглашённым в простое танзанийское жилище. Ничего особенного оно собою не представляло — типичный дом из жареных кирпичей, с несколькими экземплярами мебели (столик, лежанка и стулья) и очему-то без электричества — я уже не помню, было ли это вызвано какой-то технической неполадкой или света вообще не было предусмотрено. Во дворе стоял ещё один небольшой домик-кухня, где хозяйка приготовила чай и какие-то съедобности.
Предрассветным утром молоковоз уехал — он ежедневно мотался на молокозавод в Иринге, заправлялся молоком и вёз его в Дар-эс-Салам, а к ночи возвращался обратно. Выходило, он делал 1000 километров каждые сутки — надеюсь, всё же не каждые, так как не свойственно африканцам так быстро и часто гонять туда-сюда. Зато в доме появился брат молоковоза, который подумал, что я путешествую пешком, и решил меня сопровождать четырнадцать не то километров, не то миль. Чтобы сопровождать меня, этот брат одел самую лучшую одежду, кроссовки, яркие шорты и спортивную майку, и пришёл уже в предвкушении, что пойдёт со мной и всем будет по дороге хвастаться об этом. Мои уверения в том, что я иду пешком не всегда, а только во время отсутствия транспорта, его не убедили (хотя умный человек, мог бы догадаться сам, ведь его брат именно
На Кавказе, в Средней Азии, когда останавливается машина, водитель первым делом обычно спрашивает:
— Из Москвы? Пешком? Пищ-ком?
'Автостопом, на попутных машинах,' — отвечаю я, и водитель кивает: 'Всё ясно. Пищ-ком'. И вот этот спортивный человек лет двадцати пяти тоже решил, что я пищ-ком, и хотя я старался идти быстро и
