видны глубокие следы мужских ботинок или сапог, от мотоцикла к обочине.
— Ну что? — спросил Сторожев.
— Нашел вот это. — Я показал крестовину. Сторожев взял ее и рассматривал, наверное, минут пять. Наконец спросил:
— А следы?
— Следов много, и довольно четкие. Вот. — Я показал на отпечатки. — Бежали к обочине от мотоцикла.
— Ну да. А у меня — отпечатки протекторов поджидавшей их машины. Судя по рисунку отпечатков, малолитражка типа “Жигулей”. По глубине следов можно считать, что машина ждала их довольно долго. Думаю, около получаса. Примерно… встала она здесь минут за пятнадцать до начала налета.
Сторожев посмотрел на меня. Я понял, что означает этот взгляд. Если машина, поджидавшая налетчиков, успела проскочить кордон блокировки и выехать в город — все. Пиши пропало. Найти ее среди нескольких тысяч городских малолитражек, зная только рисунок протекторов, — задача почти невыполнимая. Тем более протекторы можно сменить. Или налетчики могли просто бросить машину на одной из улиц. И уйти пешком, растворившись в городе.
Мы сидим в небольшом просмотровом зале управления. Впереди в креслах — кто вполоборота, кто перелистывая бумаги — ждут участники совещания оперотдела, которых шеф подключил к работе после налета, — около десяти человек. За столом у пульта, рядом со мной, — Сторожев и Ант. На столе разложен “реквизит” по налету. Собственно, реквизита немного. Найденная мной в коляске мотоцикла ГАИ крестовина кардана от “Жигулей”. Потрепанная книга “Атлас автомобильных дорог СССР” — единственная вещь, оказавшаяся в кабине автофургона “Хлеб”. Кроме реальных вещулик, тут протоколы опросов свидетелей: тех, кто видел стоящую у обочины на седьмом километре Нарвского шоссе машину “Жигули” серого цвета; затем показания тех, кто проезжал в момент налета мимо места аварии, а значит, видел “младшего лейтенанта ГАИ” и “человека в гражданском”, и, наконец, тех, кто опознал в человеке, стоявшем у задних дверей перевернутого госбанков-ского “рафика” Корченова-Пахана.
Сторожев, подождав, пока все усядутся, встает. Говорит он коротко, не вдаваясь в детали и не оценивая пока никак то, что случилось.
— Товарищи. Я собрал вас, чтобы подробно обсудить и разработать план, как нам действовать в дальнейшем по делу о контейнере, убийстве Горбачева, а теперь и о похищении налетчиками пятисот тысяч долларов. — Он медлит. — Первым слово… Наверное, вам, товарищ Вахесаар.
Уно Вахесаар — маленький, белобрысый, с колючими глазками, кажущимися иногда бесцветными. Встал, кашлянул.
— Мне было поручено выяснить, на кого мы можем выйти… в том смысле, кто из людей в порту мог бы, повторяю, мог бы узнать, когда и в какой именно машине повезут пятьсот тысяч долларов. Как мы все понимаем, это и только это могло стать единственным условием успеха налета. Единственным. — Вахесаар помолчал, и поэтому я понял — он не очень уверен в том, что говорит. — Так вот, мы считаем, что таким человеком должен был быть… тот, кто имеет практически доступ на любой участок порта и практически в любое время. После тщательного отбора, по нашему мнению, таких людей оказалось пятеро. Еще раз хочу сказать, что все это хорошие, проверенные, знающие свое дело люди. И тем не менее мы должны их знать. — Вахесаар повернулся ко мне. — Володя.
Я нажал кнопку сигнала. Погас свет. На экране появилось фото диспетчера порта Ленциуса. Я хорошо знал его лицо. Грузноватый, но всегда подтянутый, типичный “ллойдовец”, взявший порт после пятнадцатилетней “загранки”.
— Ленциус, старший диспетчер порта. Думаю, нет необходимости пояснять, что он имеет доступ всюду. Перед ним как на ладони картина движения судов, подъездных путей, выезд автотранспорта и так далее.
Я снова нажал кнопку. На экране появилось хмурое длинноносое лицо Хельмута Кырвиттаса, портового маркони. Его я тоже знал хорошо.
— Кырвиттас, начальник портовой радиостанции. В силу должности не только имеет свободный проход по порту, но и всегда в курсе всех изменений обстановки, не говоря уже о неограниченных возможностях контроля над эфиром.
На экране появилось фото карантинного врача порта Валерия Северцева. В общем, его знали все. Для своей должности Северцев был сравнительно молодым — ему было не больше тридцати. Я вспомнил: около полугода назад Северцев настоял на повторной проверке крупной партии импортного мяса, и во всей партии при повторной экспертизе обнаружили бациллы бубонной чумы. Кажется, это была фотография с доски Почета — Северцев улыбался. Открытое, немного ершистое лицо.
— Северцев, старший карантинный врач порта. Тоже не ограничен в доступе к различным участкам.
Появилось фото Инчутина.
— Инчутин, начальник таможни. Ну, тут, думаю, тоже нет необходимости пояснять о свободе передвижений и доступах. И последние пожалуйста.
Легким движением пальца я сменил кадр. Появилось последнее фото — пожилого смотрителя портового маяка Кряквина. Глаза прячутся под густыми бровями, борода. Портовый маяк на островке, и Кряквин практически половину своего времени проводит там.
— Кряквин, ответственный за световую сигнализацию порта и по совместительству смотритель маяка. Передвижения по порту не ограничены, к тому же имеет персональный катер. Все.
Зажегся свет.
— Есть вопросы, товарищи? — спросил Сторожев.
— Да, — раздался голос, и я узнал Леню Ковальчука. — Понятно, что и, кроме этой пятерки, в порту есть люди, имеющие свободны доступ почти всюду. Так вот, Уно, любопытствую: почему ты не знакомишь именно с ними?
— Все правильно, — сказал Вахесаар. — Принцип простой — отсутствие или возможность отсутствия в то утро на работе. К Кырвиттасу как раз в то утро, в семь, приехала родственница, и он на работу пришел на три часа позже. Факт приезда родственницы подтвержден, но сам понимаешь, тем не менее. Ленциуса вызвали в министерство именно в это утро. Кряквин в день налета с утра почувствовал себя плохо, взял бюллетень и ушел домой. Что же касается Инчутина и Северцева — они по роду работы не имели постоянного места и могут отлучится в любую минуту. Правда, их отсутствие на месте в день налета подтверждено косвенно несколькими людьми. Но опять же сам понимаешь.
— Есть еще вопросы? — спросил Сторожев. — Тогда, пожалуйста, прошу следующего. Доложите о Галченкове.
Вахесаар сел. Встал Леня Ковальчук.
— Нашей группой установлено, что автофургон “Хлеб”, послуживший причиной аварии, принадлежит пятой базе “Горпродтранс”. Водитель машины Галченков. — Леня кивнул, я нажал кнопку, и на экране появилось лицо с набрякшими глазами, довольно низким лбом и странно кривым складом рта. Даже по фотографии можно было понять, что человек этот пьет. — Галченков Владимир Николаевич, — продолжал Леня, — сорок один год, водитель второго класса. Женат, один ребенок. Уроженец города Кирова, в Таллине живет одиннадцать лет. По утверждению Галченкова, машину у него угнали вечером накануне налета. Естественно, опрос Галченкова проводили аккуратно, я представился сотрудником ГАИ. На вопрос, почему Галченков не сообщил тут же о пропаже, он сказал, что один из водителей базы, Миронов, незадолго до этого попросил его воспользоваться машиной. Миронов слова Галченкова подтвердил, однако побочными опросами ребята засекли туфту. Было установлено, что вечером Миронов и Галченков виделись. Тогда, извиняюсь, Галченков должен был узнать, то Миронов машиной не воспользовался? Тем не менее ни вечером, ни утром Галченков о пропаже машины не сообщил.
— Можно поинтересоваться, как проходил опрос? — спросил Ант.
— Опрос проводился в городском ГАИ. По общему ощущению, во временя опроса Галченков нервничал, что-то скрывал. Да, вот так — грубо и прямо. Скрывал. Темнил.
Я нажал кнопку. Экран погас, зажегся свет.
— Ясно с Галченковым? — спросил Сторожев. — Хорошо. Что с видевшими автомобиль, ожидавший налетчиков на обочине у указателя?
