Мне возразят, что запойно играли и Пушкин, и Достоевский. Скажу вам больше: и Пушкин, и Достоевский иногда испражнялись, но не это сделало их классиками. Вообще литераторы — люди не самые безупречные по части тайных пороков: один живет с двумя, другой с тремя, третий опиум курит, четвертый повесился в запое. Нормально. Просто про литераторов это хорошо известно, а про других людей — тайна за семью печатями. Замечу, кстати, что ни Пушкину, ни Достоевскому игра не принесла счастья. И если бы они не играли — обоим, право, было бы только лучше. Люди, игравшие всерьез и успешно, редко оставляли серьезный след в русской литературе: одним из лучших и азартнейших игроков был Ходасевич — посредственный, на мой вкус, поэт и крайне субъективный мемуарист. Брюсов играл, так он и морфием баловался — и от того, и от другого сумел вовремя отказаться (с морфием, правда, до конца не получилось). О Некрасове я уже говорил — не сказать чтобы жизнь этого страстного и мрачного человека сложилась гладко и продлилась долго; в оправдание его могу сказать, что играл он по большей части с цензорами, проигрывал нарочно, и все его игры были завуалированными взятками для спасения «Современника». Впрочем, не стану настаивать на запрещении обычной картежной игры: это личное дело каждого. Но разрешать это дело, простите, в высшей степени безнравственно, поскольку картежничество — порок в чистом виде, а для кого-то и болезнь, и ни единого положительного момента в этом нет. Мне возразят, что для государства это существенный источник денежных поступлений, но аргумент этот можно было принять лишьво времена, когда у государства не было такого непомерного стабфонда. Сейчас он огромен, стране больше нравится его копить, чем вкладывать во что-то серьезное, и пусть себе он лежит золотым непереваренным грузом в нашем желудке, в заокеанской его секции, поскольку у нас, чего доброго, расхитят; наращивать его сегодня — значит наращивать жир, а не мышцы. Да и потом, имело бы смысл перекачивать деньги из карманов олигархов (если олигархи где-то еще сохранились и при этом не делятся с властью официально). Но олигархи в наших казино, как правило, не играют. Они вообще не очень любят азартные игры — иначе никогда не стали бы олигархами.
Я знал людей, для которых игра стала манией. Один такой юноша работал в бухгалтерии хорошего московского издания и проиграл однажды всю нашу зарплату, а потом скрывался. Это было в благословенные девяностые годы. Честно говоря, я не стал бы особо расспрашивать этого юношу, чем он там болен, а просто разбил бы ему всю рожу, если бы он мне встретился.
Я не ахти какой качок и даже не такая уж страшная жадина, но проигрывать в казино чужие деньги, особенно в кризисные времена, — не лучшее вложение, даже если таким образом обогащается государство. Государство и так играет со мной на каждом шагу в свой бесконечный лохотрон, и я всегда проигрываю. Общеизвестно, что сумма чисел на колесе рулетки — от 1 до 37 — как раз 666, но это мало кого останавливает. Я другого не пойму: все мы знаем, где кончается развлечение и начинается порок. Нечего скрывать или размывать эти границы — они достаточно отчетливы. Зачем поощрять болезнь и выставлять на всеобщее обозрение откровенную пагубу? Есть аргументы в пользу тысячи запрещаемых вещей: оружие хорошо для самообороны, порнография может оказаться фактом высокого искусства, курение способствует концентрации внимания. Но об игре даже спорить не приходится: это занятие не приводит к созданию новых ценностей. Это занятие чревато безумием. Это занятие дает множеству молодых людей работу, но при этом отбирает будущее. У меня есть друзья, пошедшие на должность крупье. Перемены, происходящие в их психике, необратимы. Только один из них сохранил нечто похожее на себя прежнего, на талант и доброжелательность к людям, и то при встречах нам почти не о чем говорить. Оно, может, и естественно для старых друзей, редко встречающихся по причине занятости; но с другими темы находятся, а этот — словно из другого мира.
Я не знаю, что этому противопоставить. Да и зачем, собственно, противопоставлять? Учить и перевоспитывать надо больных и заблудших, а не тех, кто сознательно и с полным сознанием своей греховности пошел проигрывать шальные деньги. Казино надо просто запретить, как вырезают больную ткань или неудавшийся дубль из фильма. У меня нет ни единого аргумента в оправдание рулетки и карт, а контраргументов — море, и к одному из них, самому серьезному, я сейчас перейду. Одно время — сразу после перестройки, когда мы с шакальей жадностью набрасывались на все запретные плоды, — считалось, что легализация порока лишает его изрядной доли обаяния. Запретный плод сладок, общедоступный — кисл, потому что скучен.
Давайте разрешим притоны и сквозь пальцы посмотрим на взятки. Разрешили, посмотрели — и обнаружилась страшная вещь. Может быть, это чисто русская особенность, а может — всемирная тенденция, но разрешение порока в моральном отношении оказалось куда неблаготворней запрета.
Ибо в России обыватель размышляет просто: если что-либо не запрещено — значит, оно поощряемо. Наверное, это все-таки наш отечественный душевный излом. Мы ведь знаем две крайности: тащить и не пущать. То есть либо запрещать — либо волочь силой, либо категорически отказываться — либо насаждать, как картошку. Так было и с азартными играми: в России ни одного казино не было на протяжении 70 лет, со времен НЭПа. В начале девяностых они стали плодиться с такой скоростью, словно именно от них зависела наша свобода, наше окончательное расставание с тоталитарным прошлым… И публика, собиравшаяся там, и попса, веселившая эту публику, и светская пресса, с сальным блеском в глазах описывавшая все это, являли собой некий эталон отвратительности. Я, будь моя воля, дисквалифицировал бы любого певца, выступающего в казино. Нравится ему эта площадка? Вот пусть он там и поет, а залы вроде «России» для него должны быть закрыты, потому что «Россия» — не казино.
Вообще хватит лицемерно делать вид, будто порок можно загнать в некие рамки. Вывести, например, все игорные клубы и игровые автоматы за пределы Москвы и там, в Нагатинской пойме, организовать собственный Лас-Вегас. Проблема, в конце концов, не в том, что «дети смотрят». Старики и дети — любимый аргумент для всех тоталитарных сообществ. Смотрят взрослые. И играют в основном взрослые. Это же не «однорукий бандит» (все залы с этими бандитами, все красно-синие палатки с игровыми автоматами надо бы уничтожить немедленно, и тот факт, что ни «Наши», ни левые, ни правые до сих пор этим не занялись, а озабочены все больше этническими чистками, говорит только об их полном безразличии к будущему страны. Вот бы чем «Родине» прославиться, а не с мигрантами воевать). Это покер, ребенку этого так просто не освоить. Спасать надо взрослых. Особенно тех, кто действительно склонен к азартным играм — и никогда не узнал бы об этом, если бы у него под носом не переливался всем своим фальшивым золотом очередной игорный клуб.
Ну ладно, возразят мне. Но ведь в СССР была тьма нелегальных игроков, и все они успешно играли, чистили новичков по аэропортам и в купе скорых поездов, устраивали в банях подпольные турниры… Очень хорошо, соглашусь я. В СССР вообще много чего делалось нелегально. И мы отлично знаем, чем обернулась легализация всех этих прекрасных вещей, когда управлять государством и рулить крупным бизнесом стали бывшие цеховики или бывшие инакомыслящие. Советская власть много кому не нравилась, и это логично. В советской власти много было отвратительного, но и враги у нее были ей под стать, ибо наш враг — всегда наше зеркало. Советская власть плохо относилась к картежникам, но это не делает их святыми. Напротив, это один из немногих параметров, по которому я полностью солидарен с этой властью, сильно испортившей воздух в стране. Кое-что она делала совершенно правильно. Притоны были, есть и будут всегда. Нельзя, как известно, соблазнам не прийти в мир. Но горе тем, через кого они приходят.
Лично я снес бы в Москве не так уж много сооружений. Первым делом разрушил бы все московские тюрьмы, потому что условия содержания в них давно уже признаны нечеловеческими во всем мире. Наша пенитенциарная система — едва ли не самая больная точка во всем организме сегодняшнего государства, и никакая власть ничего с этим поделать не желает. Во вторую очередь, пожалуй, я разрушил бы известный дом на Лубянке, потому что его сколько ни перестраивай, хоть под детский сад отдай, — все получается одно и то же. Сквер надо разбить на этом месте или бассейн, что ли. И долго, тщательно хлорировать воду. А лучше бы освятить. После чего, в третью очередь, я разрушил бы — а лучше бы взорвал, чтоб эффектней, — все московские казино. Предварительно, конечно, эвакуировав служащих, посетителей и жителей окрестных домов. Дальше можно было бы приняться за бордели (их в Москве хватает, и все их знают), ночные клубы (тут я ограничился бы передачей помещений под что-нибудь полезное) и ипподром.
Потому что в тотализаторе тоже нет ничего особенно хорошего. Когда-нибудь Россия с ужасом посмотрит на свои подвалы и чердаки — на тюрьмы и притоны, на трущобы и чертоги. Но поскольку этот прекрасный день взятия наших бастилий и разрушения наших лас-вегасов еще не настал, я приветствую решение Думы ограничить игорный бизнес. Надо же с чего-то начинать.
