«Павловка», скажем, или «Курчатовка». А хоть бы и «Путинка». Слово-то уже прижилось.
Контора пишет
После статьи Виктора Черкесова — о раздрае в спецслужбах — самым широко обсуждаемым тезисом стал не тот, что ФСБ дерется с Наркоконтролем (об этом и без Черкесова догадывались), а тот, что именно спецслужбы в конце 80-х удержали Россию от падения в пропасть. Один социолог в своем блоге уже написал, что после очередного русского системного кризиса (возникающего всегда из-за того, что власть стремится контролировать ВСЁ и на этом пути неизбежно лажается) система реконструируется вокруг того блока, который был надежнее прочих. И получается вроде бы, что в 70—80-е годы такой силой была Контора Глубокого Бурения.
Больший бред трудно себе представить. Надо же, наверное, как-то отличать свои страхи от объективной реальности (в случае социолога) и слегка умерять личный восторг от принадлежности к ордену меченосцев (в случае Черкесова). Контора образца позднего застоя была самой неэффективной, бездарной, импотентной организацией в стране. У нее ничего не получалось, кроме как ловить безвредных диссидентов и пугать интеллигенцию, которая, как видим, и двадцать лет спустя не избавилась от этого страха. Контора должна была заниматься государственной безопасностью — и допустила развал этого государства в три дня, хотя до этого оно шаталось три года. А для того чтобы укрепить государственную безопасность, надо было не диссидентов ловить, а считать на три хода вперед, налаживать конвергенцию с Западом, реформировать СССР, преодолевать геронтократию во власти. Они как не умели ничего, кроме карательных мер, — так ничему и не научились, даром что их государство трещало по швам, и смеялись над ним даже старшие школьники.
Контора не справилась с Кавказом, не остановила разгул террора, десять лет не могла уничтожить Басаева, терпела олигархов, проморгала разграбление страны, а сегодня рулит так, что в начале октября чуть не вдвое дорожает продовольствие, и неделю спустя после первого же снегопада обесточиваются больше тысячи населенных пунктов в Подмосковье. Пугать интеллигенцию — это мы всегда пожалуйста. Составлять списки тех, кому нельзя в телевизор, или разгонять несогласных. А сделать так, чтобы снегопад не был катастрофой, а пенсия — насмешкой, это никак. Сажать одних генералов руками других — это и в 1937-м отлично получалось. А замирять Кавказ без помощи сомнительных наместников — увы. И на фоне всего этого Контора, занявшая сегодня все ключевые посты и активно внедряющая в умы свой любимый миф о злобных врагах, только и выжидающих, как бы нас обезнефтить, — смеет рассказывать о том, что она одна тут была жизнеспособна двадцать лет назад!
Остается естественный вопрос: если она ТАК плоха — почему же она рулит? А очень просто. Потому что вся российская государственность как раз и построена на том, чтобы в ней выживали худшие. Гарантом и главным орудием этой отрицательной селекции как раз и является Контора — воплощение того худшего, что было, есть и будет в русской государственности. А откуда отрицательная селекция? А оттуда, что власть оперирует своим народом как захваченным, при каковой системе надсмотрщик обязан быть глупее, грубее и отвратительнее работника. А почему работник это терпит? Почему он покорно глотает уверения надсмотрщиков в том, что это их жестокостью, подлостью и некомпетентностью жива система? А потому, что такое разделение труда избавляет работника от исторической ответственности, необходимости думать, выбирать и платить за свой выбор. Вот кому надо сказать спасибо за удивительную способность России отливаться в прежнюю форму. А не той антиэлите, которой по любым объективным раскладам давно уже место на свалке истории. Не за отсутствие гуманности — это бы ладно. А за отсутствие профпригодности к чему бы то ни было.
Конец двоемыслия
Очень грустное для конформистов время. Власть словно задалась целью всех их от себя отвратить, прекратив любую половинчатость. Она стала совершать поступки, солидаризироваться с которыми нельзя. Впрочем, она и раньше их совершала, — но теперь началось неприличие, а это такая вещь, что для репутации губительно даже молчаливое согласие с нею.
За последнее время случилось сразу несколько таких вещей. Скажем, альтернативная партия власти — а «Справедливая Россия» задумывалась в виде лояльной оппозиции с человеческим лицом — подтвердила худшие прогнозы скептиков, изгнав из выборной «тройки» Сергея Шаргунова. Речь сейчас не о том, хорош или плох Шаргунов (он неоднозначен): если плох, не надо было его туда включать. Если же хорош — не надо месяц спустя исключать с формулировкой «не оправдал доверия» или «не справился с ответственностью». Получается феерическая логическая цепочка: Шаргунов исключен за то, что не оправдал доверия, выразившегося в том, что ему предложили покинуть «тройку» добровольно. За что — знают все: он несколько лет назад, будучи совсем еще молод и недальновиден, позволил себе пару резких личных оценок в публичных высказываниях. Дело не в том, что после этого исключения от СР отвернется молодежь: она и так была не шибко к ней повернута, не знала ни прозы, ни взглядов Шаргунова. Дело в том, что третье лицо в государстве, Сергей Миронов, продемонстрировал полное отсутствие лица, простите за невольный каламбур. Так дела не делаются, такие вещи в любом обществе считаются непристойными, упомянутое третье лицо в государстве не должно так панически бояться никаких серых кардиналов, кулуарных идеологов, министров-администраторов и прочих кукловодов. А если у него есть своя версия происшедшего — оно не должно отмалчиваться в ответ на шаргуновские обвинения, потому что бояться Шаргунова тем более нельзя.
Еще пример, не менее наглядный, хотя из другой области. Журналистка центральной газеты сначала пишет лживую и заказную заметку о визите Владимира Буковского в Москву, где, как минимум, дважды лажается по фактам, а потом у себя в ЖЖ сетует, что ей надо кормить детей, и вот пришлось писать такую гнусь. Цитату из ЖЖ тотчас тиражируют по всему Интернету. Ее радостно приветствует прежде московский, а ныне мюнхенский журналист: как же, покаялась! Не фарисействуйте, не добивайте грешницу… На самом деле он защищает несчастную не потому, что сострадает ей, а потому, что она подтвердила его худшие подозрения о коллегах. Ему и так казалось, что все здесь продались, он давно нуждается в оправдании своего выбора и теперь счастлив: все замараны, а он чист! Немудрено, что все профессиональное сообщество, живущее и работающее в Москве, в ответ дружно клеймит несчастную: она их капитально подставила, создав иллюзию, что сегодня в Москве обязательно писать гадости о хороших людях! Для довершения чуда Магдалине приходится уйти из газеты, и вслед ей несется: «Никто тебя не заставлял, дорогая!» В выигрыше все, кроме нее. То есть не получится уже сегодня совершить мелкое свинство на работе, прийти все на ту же кухню и тихо покаяться. Во-первых, кухня стала прозрачная, а во-вторых, мелкие свинства в наше время уж больно противны, с покаянием несовместимы. Никто ведь в самом деле не приказывал оплевывать старика. Это требование носилось в воздухе, но не было императивным — и в этом особенная противноватость эпохи: оправдать конформизм приказами, шантажом и насилием еще нельзя. А
