тем, что задвинуты люди хоть и неприятные, но идейные. А выдвинуты чистые клерки, без убеждений, с голой прагматикой, умеющие четко выполнять поручения, но крайне слабо представляющие реальную жизнь и настроения страны. Замечу со своей колокольни — все-таки культура мне ближе, — что назначать на высший пост в этой тонкой области можно кого угодно, наши писатели и кинематографисты в свое время и с Демичевым научились договариваться. Но пригодился бы все-таки человек, который тут жил в последние годы и знает контекст; из Франции все выглядит милей. Но ведь это и к лучшему, господа! Это означает некий простор для наших с вами возможностей. Все предположения, что правительство будет политическим, разбились о реальность: правительство будет техническим, политическим в нем будет только премьер, и он недвусмысленно дал понять, что на великие потрясения не ориентирован. Образ внутреннего врага ему не нужен, пугать остальной мир не хочется, и вообще он хочет работать с людьми, которые напомнят ему деловитую и скромную обстановку Дома дружбы в Дрездене. Сегодня уже ясно, что идеалом Владимира Путина является не сверхдержава (любовь к которой ему приписывали совершенно напрасно), а Германская Демократическая Республика. Запад, но без особенной свободы; Европа, но без открытости; исполнительность, но без смысла. Такого он подобрал наследника и такое правительство.
Хотим ли мы жить в ГДР? Лично я — не очень, но мне хватает опыта и знания истории, чтобы оценить как минусы, так и плюсы этого варианта. Штука же не в том, чтобы выразить свое отношение. Штука в том, чтобы обозначить вектор. Да, там было всевластное «штази», и убивали за попытку к бегству; но кто не лез на рожон — мог спокойно уйти либо в себя, либо на Запад. А на кухнях там было гораздо интересней, чем в ФРГ.
Любовь гопника
Самая парадоксальная черта нового русского патриотизма — в котором не было бы ничего дурного, кабы не эта поразительная особенность, — отчетливый привкус гопничества. Я не очень понимаю, как перевести это слово на русский литературный: как правильно замечал Витгенштейн, труднее всего объяснить то, что понимают все. Точней всего будет заметить, что гопник — низшая ступень человеческой эволюции, промежуточная стадия между человеком пещерно-доисторическим и современным. Гопника отличает слепое стремление к доминированию вне зависимости от прав и оснований; он полагает добродетелями главным образом имманентности, то есть не то, что достигается, постигается или изготавливается, а то, что дано изначально. Место рождения, национальность, реже — социальную среду. Непросвещенность он считает достоинством, дикость — отвагой, хамство — признаком силы. В самом общем виде гопник — это малоразвитый тип, полагающий эту малоразвитость своей заслугой и знаком избранности. Слово — насколько знаю, петроградское — происходит от сокращения «ГОП» (Городское общежитие пролетариата), где в первые послереволюционные годы как раз и гнездился означенный антропологический тип.
Гопник — тот, кто в ответ на деликатное несогласие спрашивает вас о вашем социальном происхождении и о том, чем вы занимались до семнадцатого (девяносто девятого, две тысячи седьмого) года. Гопник безошибочным инстинктом, заменяющим ему ум, находит в обществе самую темную силу, объявляет ее наиболее перспективной и присасывается к ней. Гопник опознает врага не по словам или убеждениям (таких тонкостей его мыслительный аппарат не различает), но по внешнему виду: раньше его не устраивали очки и шляпа, сегодня он не любит скепсиса в глазах. Гопник значительно примитивнее скина, поскольку у скина есть убеждения; гопник убеждений не имеет и с легкостью надевает любые, которые позволяют отождествляться с уже упомянутыми темными стихийными силами.
Не нужно думать, что автором этих строк движет социальный снобизм. Эволюция человека, в отличие от эволюции, описанной Дарвином, есть почти всегда результат личного выбора: чтобы встать на следующую ступеньку в личной или общественной иерархии, надо всего лишь этого пожелать, а остальное сделается само. Но гопник так гордится своими данными, что самая мысль об эволюции представляется ему предательством: он не хочет стать другим. Он хочет, чтобы все досталось ему такому, как есть; меняться для него — значит усомниться в себе, а это для гопника смерти подобно. Поэтому эволюция в более развитый человеческий тип осуществляется у гопников лишь по приказу свыше, но это чрезвычайно редкий случай. Гопников не пускают в общество. Ясно, что они немедленно станут там вести себя по гопническим законам, и наши интересные разговоры, дружеские чаепития и тонкие отношения будут надолго омрачены необходимостью выводить животное и проветривать помещение.
Я не убежден, что эта гопническая, приблатненная окраска нового русского патриотизма, во многом перенимающего нравы и лексику футбольно-хоккейных фанатов, приобретается искренне и добровольно. Напротив, я думаю, что многие пропагандисты, журналисты и спортивные комментаторы только играют в гопников, в действительности ими не являясь. Но, во-первых, эта маска прирастает. Человек, постоянно уверяющий окружающих в готовности начистить репу всем, «кто не мы», рано или поздно начинает гыгыкать и сплевывать. А во-вторых, играть в гопника, на мой взгляд, значительно хуже, чем быть им в действительности. Ибо единственным достоинством гопника является замечательное умение быть собой — ничего другого он не умеет вообще. Животное, рожденное четвероногим, бывает прекрасно в своей эстетической цельности, но человек, вставший на четвереньки, не вызывает ничего, кроме легкого омерзения.
Упразднить жизнь
Надо бы, наверное, сказать пару слов о «Времечке», к которому я как-никак причастен, — но так, чтобы не впасть в кликушеский тон, невыносимый уже и в 2001 году, во время событий вокруг НТВ. Да и что сравнивать — тогда менялась команда целого канала, находившегося в лобовом противостоянии с властью, а сегодня закрывается одно часовое ток-шоу на канале ТВЦ, который даже благодаря этому событию не вызовет к себе особенного интереса. Это нам такой подарок к пятнадцатилетию, не более. Представлю себя не ведущим, а телекритиком: что особенного случилось? Сказать, чтобы программа была таким уж эстетическим прорывом? — нет, особенно с тех пор, как два года назад по требованию канала из неформального и вольного ночного формата перешла на дневной, искусственно навязанный, со зрителями и с безусловным приматом социально-семейно-домохозяйской тематики. Авангарда — ноль, а что до прямого эфира, то последний год мы прожили тише воды ниже травы, чтобы не дай Бог не ляпнуть лишнего. Так что и телефонные звонки в студию почти прекратились — зрителю-то не объяснишь, что руководство канала после каждой жалобы на московские порядки устраивает головомойку всему коллективу.
Обидно не то, что у москвичей пропал еще один — чуть ли не последний — способ решить свои проблемы: «Времечко» собрало деньги на десятки операций, спасло от бездомья и финансовых ловушек сотни стариков, но не будем же мы прикрываться стариками и детьми, верно? Обидно, что маховик истории раскручивается без всякого человеческого участия, без смысла и повода, потому что в исчезновении последнего прямоэфирного социального ток-шоу есть только один смысл. Не прагматический (никому оно не
