Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи

Входит лакей, подает Рославлевой карточку.

Рославлева (лакею). Просите.

Лакей уходит.

Явление 15

Рославлева (Босницкому). Зорин. Переодеться?

Босницкий. Не надо.

Рославлева. Нет, я пойду хоть поправлю волосы. (Уходит.)

Явление 10

Князь нетерпеливо встает.

Босницкий. Уходите?

Князь (с фатоватой выправкой вынимает портсигар, угрюмо). Пусть уходят те, кому надо.(Горячо.) Я не понимаю, к чему таскать сюда всех этих Зориных, Беклемишевых?

Босницкий (ядовито, с гримасой). Все-таки немножко странно с вашей стороны распоряжаться в доме самостоятельной женщины.

Князь. Самостоятельной женщины?! Ребенка, которым всякий, как хочет…

Явление 17

Входит Зорин.

Босницкий (весело, размашисто протягивает Зорину руку). А-а. Позвольте познакомить…

Князь делает досадливое движение, жмет руку Зорина и уходит.

Явление 18

Зорин (садясь, оглядывает комнату). Цветов много, хризантемы, букеты… это все подношения поклонников? Это вы познакомили с ней Беклемишева?

Босницкий. Да.

Зорин. С какой целью?

Босницкий. Немного больше психологии женской души ему, художнику, не помешает.

Зорин. Но вы сами, насколько я понимаю, от этой психологии добровольно отказываетесь…

Босницкий. Вы слишком умный человек, чтобы вас морочить… Отказываюсь. Не совсем добровольно, впрочем, — нет времени, нет денег, чтобы поспевать за всеми ее сумасбродствами.

Зорин. Бросить же прямо неудобно, а Беклемишева карман вытерпит: резонно… Тем более что при этом другом вы остаетесь…

Босницкий. Нет, вы невозможный пессимист.

Зорин. Беклемишев ведь не слышит… Даже скучно, до чего в жизни все это одно и то же.

Явление 19

Входит князь.

Князь (спотыкается, напряженно-весело). Оперся на бамбуковую трость, Мишка, смотри, сероват — выведут.

Зорин (князю). Что значит «оперся на бамбуковую трость»?

Князь (сухо). А не знаю, право; так просто — давление на мозг.

Босницкий. У молодого джентльмена язык образный…

Князь (грубо). Говорите проще — не обижусь: мой приятель, дескать, белоподкладочник, у которого, как говорится, усы штопором, голова пробкой. (Берет графин, наливает себе, приговаривая.) Человек, коньяку! (Выпивает и уходит.)

Зорин. Хорош.

Явление 20

Входит быстро Рославлева, переодетая в другое платье.

Рославлева (Зорину). Ах! Я так, так рада!

Зорин. Рады не рады, а принимайте: от литературного фонда с благодарностью за пожертвование, — низкий поклон до земли. (Тяжело кланяется.)

Рославлев (смущенно). Не конфузьте… Я растерялась совсем. Садитесь.

Все садятся.

Зорин. Не теряйтесь, пожалуйста: ручаюсь вам, со мной это скоро пройдет… Жена говорит мне: «Ах, Саша, ты какой ужасный! К тебе приходят студенты, курсистки — никогда писателя в глаза не видали, — смотрят, как на бога, а ты, вместо того чтобы поддержать, пойдешь и пойдешь: „Да вы знаете, кто я?“ Все развенчать, никаких иллюзий, такой ужасный реализм!» Да, иллюзий никаких! В молодости, в самую патетическую минуту, когда, кажется, весь мир забыл, я в эту-то минуту и подлец, — точно черт мне из-за чужой спины пальцем тычет: и морщинка под глазом, и складка не так, и шейка грязная… Рославлева. Александр Сергеевич-Зорин (добродушно). Вот вам и Александр Сергеевич… Я ведь циник… Можно курить?

Рославлева. Пожалуйста. (Тихо Босницкому, пока Зорин достает портсигар и закуривает.) Совсем ушел?

Босницкий (так же тихо, с гримасой). Шапка здесь.

Рославлева возмущенно пожимает плечами.

Зорин (Рославлевой). Ну что же, понравились вам на юбилее наши писатели?

Рославлева. Ужасно!

Зорин. Но больше всех Беклемишев?

Рославлева. Я страшно люблю его сочинения.

Зорин (добродушно). Что-нибудь читали?

Рославлева. Я читала две его вещи. Кажется, больше и нет?

Зорин. Больше и нет.

Рославлева. Он хорошо пишет.

Зорин. Хорошо… Как что…

Рославлева. Александр Сергеевич, то, что вы пишете, с натуры или фантазия?

Зорин. И если с натуры, то кто именно, а если фантазия, то как было в натуре? (Босницкому.) Это ведь особенная женская логика: Беклемишев писатель— это что, а вот интересно, как он пишет, кого именно пишет.

Рославлева, Ох, опишет меня, Александр Сергеевич.

Зорин. Вы, женщины, ведь любите, чтобы вас описывали… Иная на все пойдет: до печати — миленький, голубчик, сделайте надпись, а потом и не кланяется.

Рославлева (лукаво). А Владислав Игнатьевич что пишет?

Зорин (иронически). Он слишком умен, чтобы писать.

Босницкий. Умнее Шекспира не напишу, а глупее… не стоит… Творчество ео ipso[23] уже глупая сила, — с созданным вместе рождается и то, что его разрушит… То, что сегодня ново, хорошо и умно, завтра уже станет старо, никуда не годно и глупо… а всё вместе — жизнь — одна большая, всегда несостоятельная глупость. Есть нечто более тонкое: угадать, понять это глупое… А впрочем, и это ниже достоинства, потому что вас не поймут… Что до меня, я давно