– Правильно, – ответил Генрих.
Герасим с сомнением посмотрел сперва на Алешу, потом на Брокара, потом почесал грязным пальцем свой длинный, хрящеватый нос и задумчиво изрек:
– Вот оно, значит, что. А что, барин, нешто запах можно своими руками сделать?
– Можно, – ответил Брокар.
– Как так? – не понял Герасим.
– Как, как! – с еще большей веселостью заговорил Алеша Бурдаков. – А то сам не знаешь? Ты съешь-ка тарелку гороху – и таких запахов понаделаешь, что хоть святых вон выноси!
Герасим хмыкнул, а Брокар пояснил, тщательно подбирая русские слова:
– Мы будем брать запах из разний предмет. Например, из трава и цветы. Работа будет много.
– Нам не привыкать! – весело сказал Бурдаков. – Ты, главное, плати вовремя, а мы свою работу сделаем. А не заплатишь, так все равно сочтемся – по-свойски.
Тут Бурдаков хитро подмигнул Герасиму. Герасим нахмурил брови, но ничего не сказал.
– Начинать мы с мыло, – продолжил объяснить Брокар. – Оно у вас нет, но очень скоро есть. Только так.
– Это почему же «только так»? – поинтересовался Бурдаков.
– Потому что человек бистро привыкать хорошее, – ответил Брокар. – Если мыло будет дешево, русский человек забывать веник и скребок.
– Насчет этого вряд ли, – с сомнением произнес Бурдаков. – Баня с парком да с березовым веничком – вещь превеликая. Иной мужик от бани больше удовольствия имеет, чем от бабы или от водки.
– Это пока они не знать лючший, – сказал Брокар. – А я им показать. После мыла будем работать духи. Хороший духи!
– Про духи я знаю, – кивнул Бурдаков. – Только вот, барин, никак я не могу понять одну вещь.
– Какой вещь? – прищурился на него Брокар.
– Я так разумею, господин Брокар, что запахи должны улетучиваться в воздух. Как же их удержать?
– Правильно разуметь, Алексей, – улыбнулся Брокар. – Для того чтобы держать запах, парфюмер делать специальный фиксатор – мускус или амбра. Они замедлять испарение ароматный смесь.
– А что ж это такое?
– Амбра получаться из внутренности кит. А мускус – из олень-кабарга.
Бурдаков озадаченно поскреб в затылке.
– Живодерская наука, – резюмировал он. – А что, дороги эти вещества?
– Очшень, – кивнул Брокар. – Чтобы брать килограмм мускус, надо губить целое стадо олень.
Бурдаков присвистнул:
– Вот это да! Кто ж нам это стадо пригонит?
– Это мой забота, – улыбнулся Брокар. – Ладно, братцы. Утром будем начинать работа. Надо приходить раньше. И надо спать хорошо – день будет очшень тяжелый.
Следующий день и впрямь оказался очень тяжелым – равно как и последующие. Свое «дело» Брокар открыл в Хамовниках, в Теплом переулке. В большой комнате, которую Генрих гордо именовал «лабораторией», стояла дровяная плита, на ней – несколько чанов, в которых Брокар с помощью своих подручных – Алешки Бурдакова и Герасима – варил мыло. Расходились по домам после заката. А с рассветом снова были на месте. Герасим и Бурдаков нарезали остывшее мыло на куски и шли с ним на улицу – торговать.
Во время обеда Генрих часто мечтал вслух. Он рассказывал Герасиму и Бурдакову о паровой машине, которую он непременно купит, о настоящей лаборатории, в которой родятся его новые неподражаемые ароматы, и даже – чего уж скромничать – об огромной фабрике, которой он будет владеть вместе с Шарлоттой.
Поскольку рассказывал все это Генрих по-французски, Герасим и Бурдаков не понимали ни слова. Однако, видя блуждающую, мечтательную улыбку на губах своего патрона, они считали должным кивать и улыбаться в ответ.
На исходе третьего дня Алеша Бурдаков и Герасим сидели в кабаке и обсуждали свою новую работу. Вернее, Бурдаков обсуждал, а Герасим изредка поддакивал, закусывая очередную порцию водки куском черного хлеба с солью.
– Нам за этого мусью, как за мамкин подол, держаться надо, – говорил Алеша, вращая мутными от выпитого глазами. – Работать мусью умеет и дело свое знает.
– Работать многие можуть, – философски изрек Герасим.
– А ты глаза его видал? – не унимался Бурдаков. – Видал, как он на всех поглядывает?
– Ну?
– Чего «ну», балда?
– А как поглядывает-то?
– Как, как. Как будто весь мир купил и в карман себе положил. Попомни мое слово, борода, далеко шагнет наш мусью. – Бурдаков откусил соленого огурца, подумал, ухмыльнулся и добавил, похрустывая огурцом: – Ежели, конечно, ног по пути не обломает.
– Держись не держись, а на чужом горбу в рай все равно не въедешь, – философски заметил Герасим.
– Это смотря какой горб, – прищурился на него Бурдаков. – Ты пораскинь мозгами-то! А ну как он и правда разбогатеет?
– Хорошо, ежели так. Но нам-то какой с этого прок?
– А такой, что и мы свою денежку отхватим!
Герасим скептически усмехнулся и сказал:
– Это когда ж такое было, чтобы работники за хозяином в гору пошли?
– А я тебе говорю – пойдем! – горячо заверил его Бурдаков. – Мы с тобой свой кусок с барского пирога поимеем, уж попомни мое слово. А ежели нет… – Бурдаков с хрустом сжал пальцы в кулак, и пьяные глаза его еще больше затуманились. – Мы мужики не гордые, можем и сами свое взять. Правильно я говорю, борода?
Герасим ничего не сказал, лишь ухмыльнулся в черную бороду и посыпал горбушку хлеба крупной темноватой солью.
Глава 4
1
Глеб Корсак, тридцатилетний журналист, предпочитающий называть себя «вольным стрелком», сидел дома и раскладывал на столе пасьянс. Ночные события порядком утомили его, да и утренние не прошли бесследно. На лбу у журналиста темнел синяк. Тело болело так, словно его обработали молотилкой. Нужно было собраться с силами и отвезти картину Пете Давыдову, но, приняв душ, Корсак расслабился и никак не мог заставить себя подняться с кресла. Даже кофе не помог.
Из проигрывателя доносились нежные звуки трубы Джеймса Картера. На столике валялась коробка от диска – труба, выдувающая белоснежную гардению. Чуть ниже надпись – «Гардении для леди Дэй»[10]. Мелодии все больше грустные. Да и настроение у Корсака было соответствующее.
Плюнуть бы на все, отключить телефон и завалиться в постель. Проспать часиков этак двенадцать, а потом слушать музыку, вставая с кресла лишь затем, чтобы смешать очередную порцию коктейля.
Но нужно действовать.
Глеб поднялся с кресла и пошел упаковывать картину. Едва он закончил работу, как в дверь настойчиво позвонили. «Что это за мода у людей пошла – приходить без всякого предупреждения», – недовольно подумал Корсак. Но дверь открыл.
На пороге стоял майор Шатров. Круглая физиономия, похожая на потертый циферблат с седыми усами- стрелками, навсегда застывшими на полшестого. Из-за плеча майора торчала фуражка местного участкового. Корсак посторонился, впуская милиционеров в квартиру. Дальше прихожей они, впрочем, не
