будет жить. Глупое дело — жалеть. На всех жалости не хватит, на себя бы хватило.
Олег восхищенно сказал Викентьеву:
— И как вы ее в такой темноте углядели!
Коля автоматически уловил интонацию и так же автоматически понял, что этот самолюбивый парень весь вечер хотел польстить начальнику, но так, чтобы достоинство не страдало. Вот и удалось. И слава богу. Викентьев ответил:
— А я не углядел. Я просто знал, что она должна быть. Нитка, а еще лучше — волосок. К спичке приклеивается.
Коля докурил, вялым движением швырнул окурок в угли и встал. Павлик тоже вскочил.
— Да, — сказал Олег без злорадства, просто констатируя факт, — факир был пьян, и фокус не удался.
— Оставь человека в покое! — с досадой попросила Даша и грустно усмехнулась. — Так хотелось поверить… Ну что ж, мальчики, гасите костер.
Коля перебросил рюкзачок через плечо и пошел от костра в сторону домов. Сразу же его догнал Павлик и, тронув за рукав, сказал:
— Вы ведь к нам, да?
— А не затрудню?
Его не слишком тянуло пользоваться этим гостеприимством. Не злился и не стеснялся, а просто компания не задалась. Бывает так. Можно, конечно, поусердствовать, повернуть колесо. Только стоит ли? Компаний много — не та, так эта.
— Нас в комнате двое, — сказал Павлик, — я да Жорка. А койки три.
— Ну, гляди.
В общем-то все равно. Без разницы.
— Помочь? — спросил Павлик и протянул руку к рюкзачку.
— Я не инвалид, — отказался Коля.
— Здесь тропка, — сказал Павлик и пошел быстро вперед.
Но тут сзади окликнули:
— Эй!
Коля обернулся. Их догоняла Раиса. Он молча ждал.
— Постой! — сказала она.
— Стою.
— Угадай-ка мне судьбу.
Коле фраза не понравилась, а еще больше не понравился тон — уверенный, почти приказный. Видно, к отказам не привыкла. За последние годы Коля приспособился ко многому, в том числе и к приказному тону. Но любить его так и не стал.
— Зачем тебе? — спросил он не сразу, лениво и пренебрежительно, своей интонацией кроя ее тон.
Начальственная бабенка, подумал он, и это неприязненное словцо малость его успокоило, хотя и не было произнесено вслух.
Но и усмешку его, и интонацию Раиса пропустила мимо.
— А так, — сказала она.
— Ну, и чего ты хочешь знать?
— А все равно.
Лицо у нее стало малость растерянным и даже глуповатым, и до него дошла простая вещь: бабенка эта хотела вовсе его не унизить, а даже наоборот — поддержать. Но интонация разговору была задана, и он спросил все так же пренебрежительно, только глаза глядели повеселей:
— Ну-ка, давай конкретно.
— Конкретно? — она пожала плечами. — Ну, когда замуж выйду.
Коля посмотрел внимательней, понял ее и сказал честно, как увидел:
— Совсем не выйдешь. А выйдешь, так разойдешься. Одна будешь жить. Она поразилась:
— А как ты узнал!
— Не верно, что ли?
— Похоже, верно.
— Смотреть надо уметь.
Помедлив, она спросила:
— Ночевать у Пашки будешь?
— Если пустит.
— Да я ж сам зову! — возмутился тот.
Павлик жил в типовой панельной пятиэтажке, временно отданной под общежитие. Внизу, в особом загончике, сидела вахтерша. Павлик внушительно произнес:
— Под мою ответственность!
Вахтерше было под шестьдесят — уже не мамаша, еще не бабуся. Она недавно заступила, днем отоспалась и теперь искала случая размяться перед дремотным однообразием ночного дежурства.
— Это под какую твою ответственность? — возразила она. — Ишь ты! А случись что?
— Я член совета общежития!
— Ах ты! — похвалила вахтерша, и глаза ее заблестели от удовольствия.
Пустит, подумал Коля.
— А он тебе кто?
Коля сунулся было сказать, что родственник, но благополучный этот вариант сорвался, ибо Павлик успел ответить свое:
— Товарищ.
— Товарищ? — в голосе вахтерши появилось сомнение. — Это где же ты себе таких товарищей нашел?
…Хотя может и не пустить…
— Есть порядок, — поскучневшим голосом сказала вахтерша, — вот возьмет завтра пропуск, как положено, тогда пускай. А так… Чего ему на ночь глядя тут делать?
Коля досмотрел на вахтершу, понял ее и сказал весело, подыграв не скучным ее словам, а скрытому настроению:
— Что люди добрые ночью делают! Чайники с кухни воруют!
Та подумала немного и сказала Павлику:
— Смотри — под твою ответственность!
Еще поднимались по лестнице, а Коля уже почувствовал теплую усталость и покой. Незадавшийся вечер не слишком его беспокоил: не поняли — ну и черт с ними. Зато здесь, в этой общаге, все было нормально: и вахтерша, и затертая подметками казенная лестница. А когда Павлик открыл дверь, Коля увидел на полу в прихожей груду обуви, и груда эта тоже была нормальная, лучше нормы на свете ничего нет, ибо в равнодушном мире каждому человеку нужны собственные поплавки. В данный момент у Коли на земле своего было мало, но достаточно — все, что он понимал. А эту груду обуви он понимал хорошо. Пар двадцать, и все по делу. Резиновые сапоги — ясно. И ботинки на байке — ясно. И нарядные туфли для праздника. И кеды для малой грязи. И тапочки…
— Бери тапочки, — сказал Павлик.
Тапочки тоже были по делу, и, значит, на полу в прихожей никакой свалки не было, а царил разумный порядок.
Павлик жил хорошо и просторно — однокомнатная квартира и всего три койки. На одной спал парень — когда зажегся свет, он не проснулся.
— Жорка, — сказал Павлик, — шофер, у него смена с пяти.
И комната была нормальная: три тумбочки, три стула, общий стол посередине, а на столе, в бутылке из-под кефира, еловая ветка.
— Гранд-отель, — сказал Коля, но без выражения, потому что устал. Не ноги, не тело, а что-то внутри стерлось и обвисло, как сношенная портянка. Душа, что ли?
