Он проговорил это по инерции прежним лекторским тоном, но тут же запнулся и замолчал. А действительно, зачем? Спроси девушка об этом минут десять назад — наверное, ответил бы легко. Но что возразить теперь, после собственных аргументов против поездки, весьма убедительных и, в общем-то, достаточно искренних?
— Ты знаешь, — признался он, разведя руками, — в принципе, незачем. Ну, в Москве побывать не плохо…
Недоуменно пошевелил бровями и попытался объяснить и ей, и самому себе:
— Пожалуй, стадная психология. В магазине все бегут туда, где уже стоит очередь.
— А вы не можете отказаться?
Батышев пожал плечами:
— Да, пожалуй, могу…
Он сказал и удивился — а ведь в самом деле может. Ну, зачем ему кафедра? Когда прикидывал, минусов выходило много, а плюсов… Влияние, вес? А нужен ему этот вес? Заседания, от которых теперь уже не отмотаешься, жалобы, отчеты… Всякие бездарности будут льстить, тащить в ресторан, обрабатывать перед защитой. И — время, еще меньше свободы, а ее и так чуть-чуть… Кстати, если он уклонится, назначат Лещева — вполне порядочный человек…
— Варенье-то ешьте, — сказала Марина.
Батышев кивком поблагодарил. Как только он решил, что от кафедры откажется, анализировать всю эту историю стало интересно и даже забавно.
— Видишь ли, — сказал он девушке, — кафедра — это все-таки ступенька вверх. Видимо, срабатывает инстинкт самосохранения. Ведь жизнь человека, если ее изобразить графически, примерно вот что, — он прочертил в воздухе нечто вроде склона горы и продолжал, показывая пальцами, — вверх, вверх, вверх, а потом силы иссякают — и тем же склоном вниз. Очевидно, у всех у нас в костях страх перед этим будущим падением, вот и стараемся забраться повыше. Особенно перед старостью.
— Но вы же не старик, — возразила она довольно сурово, словно отводя это оправдание.
— Ты действительно так считаешь?
— Я никогда не вру.
— А что значит — не старик?
— Значит — не старый. У нас на курсе девочка любит человека старше вас.
— Это не выглядит смешно?
— Почему же смешно? — произнесла она осуждающе.
— Ну ладно, — сказал Батышев, — спасибо на добром слове.
Он поднялся из-за стола, посмотрел ей прямо в глаза и проговорил с веселым азартом:
— А знаешь, ты мне очень вовремя задала этот вопрос: зачем?.. Есть не хочешь?
— Нет.
— Смотри. А то давай истребим кету?
— Не стоит кромсать из-за ломтика — вдруг пригодится, — ответила Марина и улыбнулась.
Она снова вымыла чашки, только теперь Батышев ей помогал — орудовал полотенцем.
— А все же здорово — сказал он задумчиво, — что мы тут с тобой оказались. Главное, незнакомые люди. Ни связей, ни обязанностей. Легко говорить друг другу правду! Ведь человеку, даже неглупому, так нужен время от времени взгляд со стороны… Хотя бы просто слушатель. Когда рассказываешь искренне, самому все становится понятно. В этом, кстати, и заключалась реальная польза исповеди. Поп мог дремать — неважно. Человек рассказывал и сам судил свою жизнь!..
Батышев вдруг устыдился своего многословия. Тягостная привычка преподавателя, привыкаешь, что тебя безропотно слушают и два, и четыре часа…
— Я тебя заговорил?
— Ну что вы! — возмутилась девушка. — Я вот наоборот думаю — хорошо бы так встречаться хоть раз в год. Как на необитаемом острове.
— А что? — заговорил Батышев. — Давай! А? В конце концов, не так уж сложно. Возникнет потребность — звони или телеграмму. А я тебе.
— Вам-то со мной о чем советоваться?
— Ты даже не знаешь, как ты мне сегодня помогла, — сказал он. — Умных людей вокруг хватает. А вот прямых… Да, — спохватился он, — а где будет наш остров?
— Тут, — сказала Марина и повела рукой вокруг.
— Но Оля-то вернется!
— Ну и что?
— Хороший человек, да?
— Начинаете соображать, — похвалила она и улыбнулась.
— Ну что ж, — сказал он. — У тебя ручка близко?
Они прошли в комнату и обменялись адресами.
Теперь Батышев был спокоен, весел и внутренне готов к любому повороту судьбы. Не прояснится к утру — ну и бог с ним, не полетит. Прояснится — что ж, Москва всегда Москва. Но — к черту авоську! Он уже не помнил, когда в последний раз летал в Москву просто так, для себя, без тайных умыслов и нервного напряжения. Посидит денек на конференции, отметится, и… Наверняка же новые выставки, театры, приятеля повидать. Не того, что в министерстве, а другого, отличного парня, к которому вот уже лет десять, прилетая, все не успевал забежать…
Марина сидела в кресле и смотрела на него. Он тоже сел и заворочался, устраиваясь покомфортабельней.
— Ну, так что? Как тебе жить дальше, да?
Она молча ждала.
Батышеву совсем не хотелось спать. Голова была свободна, настроение прекрасное — в таком состоянии легко и обдумывать, и решать.
— Слушай, — сказал он, — тебе приходило в голову, что всю эту историю рано или поздно придется кончать?
— Естественно, приходило.
— А что лучше рано, чем поздно?
— С чего бы иначе я летела в Москву?
— Но тогда в чем дело?
Девушка насупилась:
— Не знаю. Вот не могу. Будто человека убиваю.
Помолчала и произнесла убежденно:
— Я не могу без него.
Батышеву не понравилась последняя фраза — в ней было что-то искусственное, театральное. Он возразил спокойно и жестко:
— Но ведь и жена — Света, если не ошибаюсь, — тоже не может без него?
— Да я ведь все понимаю, — сказала Марина и усмехнулась, словно извиняясь. — Все понимаю! Она не может без него, он не может без нее, и оба они прекрасно обходятся без меня.
Она откинулась в кресле, по-мужски забросила ногу на ногу — ступни ее в белых плотных носках казались не по росту маленькими. Батышев вдруг подумал о том, как все это, по сути, нелепо, как свежа, стройна и, наверное, хороша телом эта нелюбимая девочка. Бог ты мой — да десятки парней мечтали бы…
— Все понимаю, — повторила она. — Но как мне от этого избавиться? Чтобы не думать о нем постоянно. Если бы был такой способ…
— Безвыходных положений не бывает.
— Ну а как?
Она смотрела на Батышева серьезно, почти требовательно.
Он покачал головой:
— Знаешь, милая, я все-таки преподаватель. Такие антипедагогические рекомендации давать не могу. Вот слетаешь в Прибалтику…
