сошлось?
Батышев развел руками:
— Самое странное, что сошлось. Прямо-таки поразительно сошлось. Конечно, у хорошей поэзии двадцать подтекстов, но все-таки… Правда, мы гадали втроем, и третьему выпало что-то невнятное. А вот товарищ мой попал на строчку — ну, будто специально для гадания.
— Что за строчка?
С недоумением, не рассеявшимся за двадцать с лишним лет, Батышев процитировал:
— «Ты будешь маленьким царем».
Марина нетерпеливо спросила:
— Ну, и кем он стал?
— Знаменитым поэтом. В общем — царь. А, большой или маленький… Лет через тридцать, наверное, выяснится.
— А кто он? Вам не хочется говорить?
— Да нет, почему же…
Он назвал фамилию.
— Вот это да! — произнесла она ошарашенно. — Ведь все точно. Нет, в гаданиях что-то есть… А вам что выпало?
Она и это спросила с интересом, хоть и меньшим.
— Тоже строчка любопытная, — сказал Батышев. — И тоже в какой-то степени пророческая. «Среди видений, сновидений…»
Она наморщила лоб:
— Ну и что это значит?
— То и значит, — сказал он невесело.
— Маниловские мечтания?
— Не совсем, но близко.
— Но вы же доцент!
Он усмехнулся:
— Скоро, наверное, и доктором буду.
— Разве этого мало? Манилов не был доктором наук.
Батышев вздохнул со спокойной горечью:
— Если бы ты знала, сколько не сделано… То ли честолюбия не хватило, то ли просто лень… Я всегда больше любил придумывать, чем записывать, фантазировать, а не доказывать… Как бы это тебе выразить… В мышлении, да и в жизни вообще меня всегда привлекал не столько результат, сколько сам процесс.
— Ну и что? — возразила она холодновато. — Разве это плохо? Результат жизни — кладбище.
— Ну зачем уж так? — сказал Батышев. — Естественно, рано или поздно все там будем. Но ведь и после нас кто-то останется. О них тоже думать надо.
— А вам там, — она ткнула пальцем вниз, — не наплевать будет, плохо здесь или хорошо?
— Там? — он пожал плечами. — Точно не знаю, но предполагаю, что в высшей степени наплевать.
— Вот видите!
Тон у нее был довольно растерянный — наверное, ожидала возражений.
Батышев сказал:
— Да, но пока-то я здесь. И туда, между прочим, не тороплюсь. А вот здесь, сейчас для меня вовсе не безразлично, что будет потом. С дочерью, с моими студентами, даже с тобой.
Наверное, это прозвучало высокопарно. Девушка посмотрела на него недоверчиво — словно он вот- вот начнет врать.
Батышев разозлился:
— Но это же очень просто. Вот мы с тобой сидим в комнате, из которой утром уйдем навсегда — во всяком случае, я. Так почему же мы не рвем книги, не плюем на пол, вон даже посуду грязную не оставили? Тебя ведь заботит, как тут будет жить эта женщина после нас? То же самое и с жизнью вообще. Масштабы больше, а суть одна.
— Ну а если вас это и беспокоит, разве вы способны что-нибудь изменить? Ну вот чем вы можете помочь, например, мне?
— Лично тебе? Думаю — ничем.
Батышев все еще злился на нее.
— А другим?
Он пожал плечами.
Марина сказала с вызовом:
— Никто никому не может помочь.
— Возможно, ты и права, — кивнул Батышев, хотя думал иначе. Просто его начал раздражать этот спор, в котором девчонка вынудила его защищать прописные истины, себе оставив парадоксы. Обычная студенческая метода поразвлечься за счет преподавателя. На семинарах у его ребят это получалось редко. А вот ей почему-то удалось.
Он зевнул и откровенно, посмотрел на часы. В конце концов хватит. Все-таки завтра восемь часов лета…
Но Марина не заметила его демонстрации. Взгляд ее снова как бы ушел внутрь, рот беспомощно приоткрылся. И Батышев вдруг разглядел в ее глазах такую тоскливую, безнадежную боль, какую лет пять назад видел в зрачках соседки, умиравшей от рака.
Тогда он спросил, разом забыв все свои соображения насчет сна, завтрашнего полета и важных московских дел:
— Слушай, девочка, у тебя что-то случилось? Если не хочешь — не отвечай.
Она посмотрела на него с растерянностью и надеждой и задала очень странный вопрос:
— Вы порядочный человек?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну — в общем смысле. Не пьете, жене не изменяете… Вообще.
Он усмехнулся:
— Если в этом смысле — боюсь, тебе надо поискать другого собеседника.
— Нет, тогда как раз годитесь.
Она замолчала надолго, и Батышев решил ей помочь:
— А что у тебя?
Девушка ответила:
— Если коротко — влипла.
Он невольно скользнул глазами по ее фигуре, но не заметил ничего. Впрочем, это ведь и видно не сразу.
— Так влипла, что жить больше не могу. — Голос был спокойный, но брови так жестко сошлись над переносицей, что лицо словно бы похудело на треть.
— Ну, погоди, — сказал он рассудительно, чтобы сбить ее с драматической волны. — В конце концов, это не трагедия. Со всеми женщинами бывает. Сугубо практическая вещь — надо ее практически и решать.
Она усмехнулась с досадой:
— Да нет, вы не то думаете. Я не беременна. Будь дело в этом… Пять рублей, день в больнице — и вся любовь.
Это было произнесено с такой легкостью, что Батышев сразу понял — приходить в больницу с пятирублевой квитанцией ей не приходилось ни разу.
Он сказал со вздохом:
— Слушай, у меня голова пухнет от твоих загадок. Расскажи лучше толком, а? С начала до конца. Как на комсомольском собрании.
Она засмеялась:
— Ну что тут рассказывать? Все очень примитивно. Познакомились в турпоходе, он был с женой, но
