— Я знаю историю этих золотых часов, — тихо отозвалась Оксана.
— Вы видели этого летчика? Слышали что-либо о нем? — всем корпусом подался к Оксане Дмитрий.
— Я видел, все видели — упал самолет, а в самолете был человек. Кости нашли, понимаешь? — перебил Глонти.
— Я не все понимаю, — сказал Дмитрий.
— Человек разбился, а часы остались целыми? Ты, друг, того... приземляйся, — не сдержался Бондарь.
— Я все помню, я расскажу, — сказала Оксана. — В тот вечер, когда Торману принесли золотые часы, я работала с девушками на кухне. Мы убирали со столов посуду и все слышали, все видели. У меня тоже где-то служит брат, летчик. Я очень переживала то, что произошло. Однажды после случившегося я спросила немецкого солдата, куда они девали пойманного в лесу. Он мне и говорит: «Никого мы в лесу не поймали, медхен. Мы случайно наткнулись на руку, которую, видимо, оторвало еще там, в воздухе, в самолете, снарядом. Рука упала в снег, часы не разбились. Их мы и подарили полковнику...» Вот все, что я знаю.
— Правильно! — выкрикнул Глонти, хватая Дмитрия за руку. — У тебя был верный друг.
— Правда твоя, Глонти. Штурман был храбрым человеком, — задумчиво промолвил Дмитрий.
Упали первые капли дождя, зашумел лес под порывистым ветром. Черная туча затянула полнеба. Ослепительно сверкнула молния, и тут же оглушительно грохнул гром. Лошади рванули в сторону, но Лука осадил их.
— Не надо останавливаться! — испуганно попросила Оксана, прячась под брезент.
— Едем дальше, — подтвердил Бондарь.
Сыпал по-осеннему мелкий дождь. Ехали и говорили о севе. Дмитрий молчал. Лука погодя как-то неожиданно сказал:
— Значит, из жизни в песню переходит только правда.
— Вы о чем? — спросил Дмитрий.
— Думал про твоего штурмана... Я знаю старинную песню. В ней поется о там, как с поля боя в село ворон принес белую руку с перстнем. Бывало, значит, в войнах уже и такое.
Из-за туч выглянуло предвечернее солнце. Его лучи заиграли в капельках, что повисли на листьях. Лес, вымытый дождем, свежо зеленел, и люди, казалось, только теперь заметили всю его красоту, ощутили его свежесть.
— Как хорошо! — сказала Оксана. В ее глазах отразилось сияние капель и потухло: опять вспомнила, как на лицо Сергея сыпалась и сыпалась земля.
Ночные огни
Отряд Алексея Бондаря действовал на большаках и на железных дорогах Сумщины, по которым гитлеровцы посылали на восток подкрепления своим частям. Подобно тому как переболевший тяжелым недугом человек с каждым днем набирается все больше сил и крепчает, так Хуторской отряд, кинувшись навстречу опасностям, быстро закалялся в боях и рос. Объектами для нападения он избирал небольшие гарнизоны, отдельные маршевые подразделения врага, разрушал мосты и линии связи. Но с каждым боем небольшой отряд все ощутимей чувствовал свою слабость: повсюду его подстерегала страшная угроза уничтожения. В каждой операции половину своих сил, и даже больше, он выставлял для самообороны, для охраны при частых спешных переходах. Люди не знали отдыха, недоедали, не могли как следует залечить раны, забыли о том, что такое чистая рубашка. Бои, переходы, сон на коне, еда на ходу — день в день, день за днем.
Однажды, обстреляв военный состав, отряд не успел оторваться от преследования. Теряя бойцов, отступал. В ночи партизаны вдруг увидели далеко впереди огоньки. Было похоже, что светились окна хат. Знали, села здесь нет. Только повернули на те огни, тут же наткнулись на засаду одетых в гражданское вооруженных людей. Неизвестные не пожелали назвать себя. Их было много. Вскинув автоматы, они предложили Бондарю идти с ними к их командиру.
В селе располагался штаб большого партизанского соединения.
Командир продержал у себя Бондаря целый час. Провожая его из хаты, он велел немедленно прислать к нему летчика. Бондарь расположил отряд на отдых и вернулся к командиру с Дмитрием.
Разговор между ними был коротким. Командир, оказывается, уже встречался в лесах не с одним соколом с «обгорелыми крыльями», как он выразился. Без длинных расспросов он познакомил Дмитрия с приказом Верховного командования наших войск всеми способами помогать летчикам возвращаться в свои части и тут же предложил ему свою помощь.
— Глядя на тебя, — сказал командир с сочувствием, отводя глаза от исхудалого, бледного лица летчика, — убеждаюсь, что тебе надо перебираться на Большую землю как можно скорее. Война, сам знаешь, не мать родная. Вот и завтра ночью у нас будет самолет с Большой земли.
— Завтра?
Сердце Дмитрия вздрогнуло и застучало так, что он услышал его стук. Весь — мыслью, воображением, внутренним взором, ощущением — Дмитрий полетел вдаль, о которой в последнее время он очень редко вспоминал и думал, о которой так неожиданно заговорил командир. Дмитрий беззвучно вымолвил еще какое-то слово, может быть, повторил то же самое «завтра» и, словно окаменевший от наплыва чувств, стоял посреди хаты, безмолвный.
Командир удивленно следил за ним. Он даже заметил, как покачнулась высокая, худощавая фигура летчика, будто вот-вот готовая повалиться на пол.
— Что с тобой? — Командир подошел к нему, а Бондарь, сидевший на лавке, подхватил Дмитрия под локти.
Дмитрий словно очнулся от этих слов.
— Завтра, — шепотом вымолвил он и обеими руками закрыл лицо, кончики пальцев вдавились в виски, утонули в темных, растрепанных волосах.
Он глядел незакрытыми глазами в свои ладони, но видел Лебединое, свой аэродром, друзей и ее, Зою. Все это так вдруг нахлынуло на него, так неожиданно приблизилось к нему, так быстро разрасталось в его мыслях и воображении своей конкретностью, что он, слабый, истощенный и какой-то опустошенный утратой надежды возвратиться в этот дорогой ему мир, не находил сил, чтобы воспринять все это.
— Ничего, ничего... Так... неуместная лирика. — Дмитрий подался к лавке, опустился на нее.
Он глядел на командира, на Бондаря, глаза его наполнились тяжелыми и радостными мужскими слезами и видели только сияющий огонек коптилки, который расплывался и менялся.
Три ночи кряду возили Заярного на лесной партизанский аэродром, но самолет не появлялся.
Причин для оправдания этого было, конечно, немало. В первую ночь немецкие самолеты бомбили весь занятый партизанами район. Во вторую, видимо, помешала погода; в третью — партизанский штаб вынужден был переместить свой аэродром, и, хотя заблаговременно предупредили об этом радиограммой, все-таки, видимо, вкралась какая-то несогласованность.
В третий раз Дмитрий попрощался со своими друзьями, в этот раз, даже не пожимая им рук, поехал с возом на новый аэродром, как и вчера, вместе с тяжело раненным минометчиком.
Самолета опять не было. Решили просидеть день тут же, на тех харчах, что взяли с собой. Дмитрий измучился вконец.
Наступила ночь. Заблестели звезды, потянуло влагой из болот. Стояла тишина вокруг. Дмитрий, как и в предыдущие дни, взял на себя обязательство подпалить один из сигнальных костров и сидел одиноко у кучи сушняка. Кажется, обо всем уже успел передумать. Особенно в первую ночь. Он был твердо убежден, что вот скоро полетит, что все сбудется, и этим вымышленным встречам отдал все свои душевные силы. Теперь же, утомленный ожиданием, он был ко всему равнодушным. Но все же прислушивался к каждому
