его, как до сих пор воспринимал выстрелы. Приготовил вторую. Снова кинул. Взрыв. Он посмотрел перед собой. Вверх взлетели обломки, земля, какие-то ошметки. Его оглушило. Несколько секунд он ничего не слышал, не придал этому никакого значения. Он видел, как по ту сторону дороги Бондарь и Глонти, низко пригибаясь, бежали к машинам неимоверно широкими шагами.
— Ура-а!
Кто это крикнул? Глонти, Бондарь? Где Сергей? Дмитрий снова посмотрел на косогор, но ему ничего не было видно: дымом или пылью заволокло. Дмитрий понял, что враг уже не способен сопротивляться. Вон и Бондарь уже кинулся к машинам. Дмитрий медленно поднялся и пошел во весь рост.
Бондарь, обвешанный вербными веточками, сквозь которые светились только его горящие сумасшедшим огнем глаза, безо всяких предосторожностей осматривал пожарище:
— Пусто?! Порядок.
Глонти остановился перед тлеющим корпусом легковой машины. Ему попалась на глаза офицерская фуражка, которая откатилась в траву. Глонти схватил ее обеими руками.
— Торман! Оберст Торман! Я знаю.
— Где он, где? — растерянно спросил Дмитрий, тяжело дыша.
Глонти заметил труп Тормана и, схватив его за мундир, отволок в сторону от догорающего кабриолета.
— Заберите его регалии! — приказал Бондарь.
Глонти со злостью сорвал погоны, орденские планки, часы.
Вдалеке на дороге вставала желтая туча пыли: там шла основная колонна автомашин, груженная аэродромным имуществом. Туча росла, надвигалась, ветер гнал ее впереди, относил немного вбок, и она скрывала от глаз солдат, сидевших на грузовиках, другую — черную тучу пожара и боя.
Партизаны увидели желтую тревожную тучу. Стоя большой толпой на пепелище, среди трупов, в копоти, со следами пота на лицах, кое-кто и окровавленный, смотрели на бугор, из-за которого поднималась пыльная туча. В глазах у каждого отражались степь, дым, солнце и светилась беззаветная отвага.
— Если хоть одна машина прорвется через мост, к аэродрому, нам каюк, — заметил кто-то.
— Только через наши трупы! — сказал Бондарь, туго подпоясанный ремнем по самому низу фуфайки: гранаты и Кумова кобура оттягивали ремень книзу.
— Мы перейдем через их трупы! — поправил Дмитрий.
Командир приказал поднести боеприпасы, а группа, не теряя ни минуты, подалась вперед и заняла позиции для решающего боя.
Впереди колонны шел туполобый, большой и быстроходный тягач на гусеничном ходу. Под взглядами десятка пар глаз он спокойно миновал одну засаду, другую. Тот, кто видел его, уже проявлял нервозность, побаиваясь, что тягач так и проскочит невредимым. Партизаны видели уже конец компактной колонны: ее замыкали громоздкие цистерны, идущие на прицепе за грузовиками. Солдат на машинах было немного: кузовы были завалены аэродромным имуществом.
Граната взорвалась под гусеницами тягача, на колонну посыпались пули. Задние машины попытались было обойти те, которые подбили с первых выстрелов, чтобы укрыться за ними или, свернуть на обочину и удирать, но обстрел был таким уничтожающим, что, казалось, не. было уголка ни на машинах, ни под ними, где бы не свистели пули и осколки. Цистерны начали было поворачивать назад, но их настигли пули. Огромный взрыв пламени и дыма поднялся над тем местом, где они находились. Солдаты кинулись врассыпную, в степь, и только некоторые из них еще пытались отстреливаться.
Горели машины, какие-то тюки одежды, брезент, в кузовах что-то грохотало, лопалось. Горела политая бензином земля. Партизаны, которые еще несколько минут назад смотрели на колонну как на угрожающую, страшную силу и прижимались к земле, укрывшись за кустами и бугорками, теперь стояли во весь рост перед стеной огня и дыма и сами были удивлены тем, что произошло на их глазах. Они и не думали, что смогут натворить такое своими силами, своим оружием. Это их наполняло еще не изведанной гордостью и вместе с тем беспокоило, пугало. Перед делом своих рук, своего мужества они предстали даже немножко растерянными. Вот так и стояли они какой-то миг в темной, измятой одежде, с черными лицами, а перед ними бушевала пламенем, корчилась, грохотала, стонала дорога...
Когда услышали, как на одной из машин начали взрываться снаряды, Бондарь подал знак немедленно отходить к оврагу, к своим возам. Теперь, опомнившись от боевого азарта, словно вырвавшись из огромной тучи сплошного горького дыма, каждый оглядывался на окружающий его мир, поворачивался к нему лицом и замечал, как он прекрасен, этот мир, и вспоминал о тех, кто шел рядом...
Дмитрий увидел на косогоре лежащую недвижимо серую фигуру. Что было силы побежал, задыхаясь, к ней.
Сергей лежал в той же борозде, где его оставил Дмитрий несколько минут назад. Серела его кепка, серела фуфайка, чуть более светлые, чем сухой, выбеленный ветром суглинок. Юноша лежал, уткнувшись лицом в землю, будто не слыша, что бой уже затих, и выжидал, когда можно будет перебежать.
Дмитрий с разбегу упал около него.
Сергей держал правой рукой автомат, а левую выбросил вперед, впившись пальцами в землю. Казалось, он вот-вот поднимется и пойдет. Только пожелтевшее его лицо, только темное пятно на пахоте, к которой он припал щекой, говорили о другом... Дмитрий, стоя на коленях, поднял тело Сергея перед собой, встал и пошел полем в сторону оврага, к возам. На его большие истоптанные сапоги капала кровь и скатывалась малыми комочками пыли на землю.
Навстречу шла, почти бежала, в ужасе закрывая лицо руками, Оксана.
Сергея похоронили на опушке леса, под молодыми березами. Яму вырыли неглубокую: торопились. Молча привалили землей обернутое в старую плащ-палатку тело.
Бондарь произнес:
— Мы потеряли дорогого товарища. Он только начинал жить и бороться. Не один оккупант отплатит нам своей кровью за его честную кровь!
— Не забудем, друзья, эту могилу под березами, пока будут биться наши сердца, — сказал Дмитрий.
Оксана стояла, прислонясь к березке, плакала и плакала.
Из белых березовых палок Лука сделал крест и поставил на могиле.
— Зачем это? Он ведь комсомолец! — запротестовал Дмитрий.
Лука не ответил. Постоял малость и еще глубже вогнал крест в землю.
Оксана сидела в бричке рядом с Дмитрием. Покачивалась, словно неживая, смотрела перед собой какими-то незрячими глазами. «Из-за меня он погиб, — обращалась сама к себе. — Если бы я не пришла в табор, ничего бы этого не было. Что же я наделала?»
Оксане вспоминалось самое дорогое: свое село, родные поля, подруги, вечера, клубные игры. И о чем бы она ни вспоминала, везде рядом с ней был Сергей, живой, милый. И вдруг все это радостное, солнечное, полное движения и красок в один миг заслонилось бледным, мертвым лицом с запекшейся на губах кровью... Лицом, покрытым голубым платком... И вот на лицо сыплется, сыплется земля... Оксана хваталась руками за голову и снова в голос рыдала...
Где-то далеко зарокотал гром. Ветер задышал прохладой.
Въехали в густой лес. Глонти вынул из-под брезент помятую фуражку гитлеровца.
— Так это был шеф дивизии? — спросил Дмитрий.
— Он! Оберст Торман, вот его Железный крест, вот золотые часы, — перебирал и показывал Глонти все, что было в фуражке. — Оберст любил попить воды из бочки, понимаешь? Напоили мы его! — засмеялся Глонти.
Но Дмитрий уже не слушал, о чем тараторил водовоз. Перед ним лежали часы, очень похожие на те, которые были у Шолоха.
— Наша марка — правильно! Часы нашего летчика, понимаешь? — пояснил Глонти.
— Часы летчика? — удивился Дмитрий. — Ты знаешь того, кому принадлежат эти часы?
Все посмотрели на Глонти. Он растерянно пробежал взглядом по лицам и вдруг обратился к Оксане:
— Оксана знает, все наши знают. Солдат одному говорил — все знают, понимаешь?
