— Вошел, значит, кто-то в хату. Мне из-за грубки его не видать, но скрип протеза и голос мне показались знакомыми. Слышу, твоя тетя расспрашивает про Марфу, вспоминает, как гуляли когда-то на ее свадьбе. «Петро!» — узнал я и натянул дерюжку на голову. Лежу, слушаю. Петро попросил воды, напился, сказал, что сапожничает у людей, вот, мол, и к вам заглянул: может быть, требуется что починить. Тетя твоя говорит, что обносились так, что нечего уже и чинить, начала жаловаться на нехватку. Весь разлад в нашем краю от партизан, сказал Петро. Если бы не партизаны, может быть, немцы завалили бы уже всю Украину всякими товарами. Фронт, говорит, перекатился аж за Дон, скоро перемахнет и через Волгу, а мы, говорит, на Украине сами возню затеяли. Сидели бы тихо, и война быстрее заглохла. Нечего нам тянуть за русских, пусть их хоть раз, говорит, немцы проучат.
— Вон куда? Вот падло! — возмутился Сергей. — Это у него все от шкурнической обиды выросло. Он сдался финнам, где-то там и ногу ему отняли. А когда его передали нашим, выдумал, что раненым его взяли.
— Правду говоришь?
— Ну Марфе же он на себя бы такого не наговорил. А Марфа как-то мне рассказала. Она его не любит.
Дмитрий задумался. Осмотревшись вокруг, после паузы заговорил снова:
— Значит, это у него старая червоточина... Эх, жизнь, жизнь! Не зря мой отец говаривал: «И душа, как колокол, может расколоться...» Ну вот, слушай дальше. Поел он, закурил. Слышу: поскрипывает протезом — похаживает по хате. Заметил, что на печке кто-то лежит. «Ба, да вы кого-то прячете!» Подошел, дернул дерюжку. Ну, я сделал вид, будто проснулся, открыл лицо. Он так и отскочил от меня, словно увидел лютого ворога. Начал расспрашивать, как я тут оказался. «Заболел, — говорю, — простудился в землянках». «Врешь, — говорит, — партизаны не простуживаются». Не поверил. «Значит, — говорит, — нашел своих здесь, к фронту не пошел». Еще раз прошелся по хате, потом присел. Сворачивает самокрутку, а пальцы в смоле, словно дратвой обвиты, дрожат, даже табак просыпается. Когда он заговорил, я понял, отчего они дрожали. Очень часто посматривал он на окна, боялся даже находиться в одном доме с партизаном. Я, говорит, не желаю тебе зла, товарищ лейтенант авиации, все же по-дружески советую здесь не залеживаться. Куда, говорит, тюкнула тебя чужая пуля? Ходить можешь? Какие-то партизаны, говорит, повалили ныне с Брянщины, значит, жди следом облав и расправ. Хоть ты, говорит, и бороду отпустил подходящую, все же тебе не поверят, что ты занемог от болезни. Иди, говорит, как можешь: того, кто на ногах, немцы меньше подозревают. Я, говорит, человек жестокий, потому что жизнь меня не носила на руках, а все трясла, как связанную овцу на бричке. Мне никого не жалко в этой колготне, кроме пленных... Особенно, когда вижу подстреленного беднягу. Сам попробовал этой каши и расплачивался за нее сполна. Понял? Иди отсюда, ступай к своим. Я советую тебе с пониманием.
— Вот такой он деревянный со всеми, настоящий протез! Хочет, чтобы все только так, как он, жили и дышали, — сердито сказал Сергей и отвернулся.
В душе юноши нарастала гнетущая тоска. В прошлые весны Сергей жил совсем иными заботами. А в этот год и не заметил, как она отшумела. Лежит он на ниве с автоматом в руках. Темный бугорок взрыхленной свежей земли, к которому он притрагивается лицом, пахнет земляными орешками. Воспоминания радостных трудовых дней летят и летят к нему с теплым ветром. Стебелек бурьяна поет о детстве. Сергею становится нестерпимо грустно.
А что, если исчезновение Оксаны вызвало подозрение у гитлеровцев и все изменилось?..
Сергей до боли в глазах всматривается туда, где теряется дорога в волнистых переливах марева.
— Что-то сверкнуло! — Яркий всполох на бугре словно обсыпал тело Сергея огненными искрами.
— О, там их много засверкало, — сказал Дмитрий, почувствовав в руках пулемет, почувствовав дуновение ветра в лицо и обеспокоенность Сергея. — Одна... две... легковые.
Дмитрий, побледнев, посмотрел на Сергея большими черными глазами и ни с того ни с сего провел запыленной рукой по сухим губам.
— Будешь стрелять после того, как я начну. Убери палец... а то еще грохнешь с перепугу.
— Не бойся, не грохну, — ответил Сергей, но все-таки снял палец с курка; его рука стала мокрой от пота.
Машины быстро приближались. Впереди мчалась длинная, приплюснутая к земле, желтая. За ней неотступно следовала небольшая, накрытая брезентом.
Первыми выстрелили Бондарь и Глонти. Они подпустили машины совсем близко и ударили по обеим одновременно. Передняя сразу же притормозила, но она уже потеряла управление: ее тут же занесло и перевернуло в кювет. Вторая остановилась сама, и из нее выскочило человек шесть солдат. Через какой-то миг машина вспыхнула пламенем. Солдаты начали отстреливаться.
Дмитрий следил за всем этим удивительно спокойно, словно это происходило не перед ним, а где-то далеко-далеко. Он, казалось, вовсе не понимал, что эта первая вспышка боя касается и его, что она угрожает и ему. Он мигом посмотрел на Сергея, как тот ведет себя. Дмитрий в эти минуты почему-то особенно близко, как своего штурмана в самые тяжелые минуты того незавершенного полета, чувствовал Сергея. Изможденный, измученный, с незажившей раной на груди, Дмитрий от первых выстрелов вдруг стал равнодушным и к этому бою, и ко всей своей идее напасть на аэродром, хотя она, эта идея, еще недавно возбуждала в его душе бурную страсть. Ему еще недавно совсем по-иному представлялась встреча с колонной гитлеровцев и его, Дмитриева, роль в бою с этой колонной. Теперь (он почувствовал, это с первыми выстрелами, с первыми языками пламени над машиной, с прыткими перебежками солдат) у него не было сил, чтобы делать то, что так ярко виделось когда-то в воображении, в снах и в мечтах. Грудь... Почему она так снова заныла, заболела?! Чувствуя руками пулемет, наблюдая за тем, что происходит по ту сторону балки, невдалеке от моста, Дмитрий, превозмогая боль в груди, не переставал думать о Сергее. Только он, Сергей, преданный ему, выручит его и здесь...
Дмитрий увидел, как Бондарь и Глонти, незаметные до сих пор, поднялись из своего окопчика и, припадая низко к земле, перебежали поближе к дороге. От пылающих машин дружно застрекотало несколько автоматов. Другие бойцы-партизаны тоже показались из своих укрытий и, пригибаясь, бежали к огню. По ним стреляли немецкие солдаты.
Дмитрий понял, что и ему с Сергеем необходимо как можно быстрее вступить в схватку, и сразу же куда-то пропали бессилие и боль. По склону вниз тянулись вымытые водой рвы. Дмитрий кивком головы показал Сергею на один из них.
— Братишка, за мной!
Дмитрий проворно перебежал открытое место и с разбегу упал в глубокую борозду. Возле него тявкнуло несколько пуль. Этот уже знакомый ему звук вызвал неудержимую, сумасшедшую злость. Припав к земле, он помимо воли подумал, что сейчас пуля может попасть в него — и он погибнет. Эта мысль улетучилась тут же, как только пришла к нему. Он уже не мог ощущать сам себя, хотя все его тело заставляло думать о себе, оно требовало покоя, а не напряжения. Дмитрий слышал, что Бондарь и Глонти уже стреляли длинными очередями, а выстрелы врага становились чаще. Он поднялся, увидел перед собой за несколько десятков шагов глубокий ров и уже ни о чем не мог думать, как только о том, чтобы быстрее достигнуть его и шлепнуться в грязь. Он бежал, падал, полз с одной лишь мыслью: «Добраться бы...» Скатываясь в ров, Дмитрий не успел оглянуться назад, чтобы убедиться, бежит ли за ним Сергей. Очутившись в глубоком укрытии, подался в направлении моста.
Бондарь и Глонти почему-то затихли. Дмитрий, подползая к машинам, оглянулся и, увидя серую кепку Сергея на косогоре, на том месте, где они были вместе, подумал: «Догадается ли Сергей переждать, пока хлопцы снова отвлекут на себя огонь гитлеровцев?» Да, Сергей продолжал лежать. Дмитрий пополз дальше. Он понял, что, не мешкая, надо действовать одному. Если он не забросает фашистов гранатами, они рассредоточатся по кювету и займут еще более выгодную оборону. Боевой порыв овладел летчиком. Он уже ни к чему не присматривался, не прислушивался. «Гранаты! Гранаты!» — торопила его мысль. Перебегая, Дмитрий снял с пояса гранату, вставил запал. Выбрался из рва и по пояс мокрый, еле передвигаясь, полез в обход бугра вверх. Прижался, задыхаясь, к земле. Отсюда можно кидать. Докинет ли? Надо еще подползти. Надо, а сил нет. Вот дохнуло дымом от машин. Дмитрий опять вскочил на ноги, пробежал в дыму с десяток шагов. Дым рассеялся, и он вдруг очутился перед пылающей машиной. Что было сил метнул через машину, куда-то дальше, гранату. И тут же упал, хотя здесь не было никакого укрытия. Взрыв. Но Дмитрий воспринял
