Под жужжание и тихий звон ее жабрак и поводырь пели псалмы о Лазаре ? божьем человеке,? о том, как худо ему жилось на земле, как смилостивился над ним господь бог и взял к себе.
Окончив петь, жабрак сказал, подняв кверху обезображенное шрамами лицо:
— Подайте, люди добрые, христа ради, на пропитание калеке и хлопчику малому ? сироте убогой.
Поводырь пошел по кругу со старой шапкой. Подошел он и к плечистому бочару Родиону. Тот поднял голову от жбана с пивом, глянул на мальчонку. На худом детском личике яснели большие бездонные глаза. Дрогнуло, видать, сердце Родиона, извлек из вязаного пояса золотой, взвесил на широкой ладони.
— А не хочешь ли, хлопчик, до меня в ученики пойти? ? вдруг спросил он.? Сыт будешь, ремесло познаешь.
Мальчонка переступил босыми, сплошь в цыпках ногами, оглянулся на жабрака, который все так же сидел с поднятой головой, чуть трогал пальцами струны своей ветхой лиры, скрученные из высушенных бараньих кишок.
— Не,? помотал вскудлаченной головой.? То не можно. Як же я деда покину?
Родион вздохнул, бросил в шапку золотой. Притих гомон бражников, сидели, слушали, кивая головами.
— Эй, старый! ? окликнул жабрака какой-то подвыпивший кожемяка.? А не спел бы ты о побоище на Крапивне-реке?
Слепец вскинул голову, замолк, за ним замолк и поводыренок.
— Не перебивай лирника, кожемяка! Не руш! ? раздались недовольные выкрики.
Слепец нагнулся, пошептался с поводыренком, затем тронул маховичок лиры, просмоленное деревянное колесико стало тереться о струны.
Тихо жужжит, всхлипывает и стонет лира, будто живая душа, запрятанная в побуревшую от ветхости, подсмаленную где-то у ночлежного костра продолговатую скрыню. Рассказывает слепой песняр о злом деле на Крапивне-реке, что и по сию пору памятно людям. В сентябрьский день 1514 года на пожелклом логу возле города Орши дружины московского воеводы Челядина бились с литовско-польскими жолнерами. Были в дружинах московитов в числе иных и мстиславльские люди, не желавшие, чтоб завладела их городом жадная шляхта. Да, видно, отвернулась удача от русского воинства: отряды московитов попали в засаду, под губительный огонь пушек. Жестокой была битва. Речка Крапивна изменила течение ? русло ее было запружено телами русских и поляков. Московиты отступили. Один за другим три русских укрепленных города ? Дубровно, Мстиславль и Кричев вынуждены были отворить ворота перед жолнерами. Многодневную осаду выдержал только Смоленск.
Тихон приметил в углу наваленные друг на друга бочонки, направился туда, спотыкаясь о ноги бражников. На него поднял покрасневшие глаза цыган.
— Почто, борода, слезы льешь? ? Тихон примерился к бочонку почище, нагнется.
— Михалку,? цыган всхлипнул,? медведя моего гайдуки в замок увели. Такой сметливый был хлопчина.
— Да ин зверь-то, не человек,? засмеялся Тихон. Цыган глянул яростно.
— Тебе зверь, а мне дитя малое. Сам из берлоги сосунка унес, сам вынянчил. А ласков же, а сметлив!
— Выпустит староста твойго Михалку, куда денется.
— Може, ему уже кишки гайдуки выпустили,? вновь залился слезами цыган,? може, с него поляк шкуру содрал, чтоб с него самого на том свете черти сало драли, в котел кидали!
Тихон крякнул, приподнял бочонок, поставил на пол дном.
— Другим разживешься, борода,? сказал, снимая с головы магерку.
— Такой разве есть еще? ? подхватился цыган.? Кто цыгана за человека принимает, ну? И в ненастье на ночлег не пустят. А он же, как брат родной, сядешь с им под тыном где, притулишься,? обогреет.
— Тогда беда,? посочувствовал Тихон, принял из рук корчмарихи цебрик с пивом и деревянное блюдо жареной баранины.? Закуси вот со мной.
Цыган помотал головой, молча сел и снова всхлипнул.
— Ну выпьем тогда за твоего побратима,? поднял Тихон цебрик.
Цыган не глядя протянул черную, давно не знавшуюся с водой руку к своему жбану.
Закусывали и слепец с поводыренком. Когда они окончили песню, Бася подала им в решете зачерствевших пампушек, а кто-то из слушателей пододвинул недопитую чару медовухи. В той медовухе размачивал слепец пампушки, жевал, перетирая черными пеньками поломанных зубов.
К Тихону подошел бочар Родион.
— Гляжу ? знакомый человек вроде?
— Почитай, двор в двор некогда жили,? откликнулся Тихон, со смаком обгладывая баранье ребро.
— Из престольной? ? Родион легко поднял полный бочонок, поставил рядом с Тихоном.
— Из нее, матушки,? улыбнулся Тихон.
— Какие ветры там, какие мысли? До нас не сбирается ли московский государь? ? к самому Тихонову уху приблизился Родион.? Ждет люд посполитый того часу, готовится. Слух прошел недавно: панцирный боярин Савка за поруб в лесу бортного древа велел выпустить кишки порубщику. Терпимо ли такое! Ждем, брате, с восхода вестей, знака какого. Нам бы подмогу ? а и сами почнем.
Пришли, посели на пол рядом с Родионом его подмастерья. Один из них, долгорукий, с грудью, острым горбом выпертою, молвил тихо:
— Сказывают, московский государь послал до нас свой-го челядника верного, а с ним ярлык для чтения посполитым. Не ты ли, брат, будешь гонец-то?
Тихон положил к ногам опорожненное блюдо, засмеялся:
— Ой, далеко отпустили вы, ребята, думки свои!
— Думка броду за реку не спрашивает,? усмехнулся долгорукий.? А ты не таился бы от нас, московит. Мы те, кого ты шукаешь.
— Что таиться-то? ? пожал плечами Тихон.? Обознались во мне, ребята. Странник я простой, иконописец. Вот бреду в Вильню, думаю друкарскую справу уразуметь, в Москве ныне-то в спросе. Шел, а дорога-то мимо родной сторонушки ? к вам забрел.
Он приметил, что слепец словно прислушивается к их разговору, покосился в ту сторону. Он знал, сколь чутки бывают слепые ? а ну это наушник польского наместника? За такие разговоры в склепе сгноят. Родион перенял этот взгляд, успокоил:
— Жабрак ? верный человек. Служил некогда у купца Тимофея Мстиславцева, с ним же в дружине под Оршу ходил, там и глаз лишился в бою. Эй, Ахрем!
Жабрак тотчас поднялся, будто ждал этого зова, сунул лиру поводыренку, направился к ним, выставив перед собой руки с дрожащими, нащупывающими пальцами.
— Седай-ко, Ахрем, выпей с нами.? Родион подал знак подмастерьям, долгорукий тут же выкатил бочонок, усадил слепца. Другой подмастерье, постарше, сходил к Еселю. Тот, закатав рукава, ловко наливал из бочонков и пляшек, поспевая еще собрать со столов опороженный посуд, утихомирить буянов, которым ударил в голову хмель,? в корчмах держали для такого дела дюжих детин-вышибал. У Еселя же управлялся Ярмола-немой: его медвежью хватку не один бражник испытал на своей хребтине.
— Спаси бог,? сказал слепец, обеими руками принимая полный цебрик.? Учуял: говор будто как московский, спытал у поводыренка ? верно. По торговым справам ай с посольством до нас, добрый
