человек?
— Места родные проведать,? отвечал Тихон.
— А, ну-ну,? слепец слушал, кивал, к питву не притрагивался. Еще спросил: ? Книжной премудрости обучен, слышно?
Тихон ответил. Говорить с лирником было удовольствие: умел тот слушать.
— Меня же господь лишил сей великой радости,? сказал слепец спокойно, без печали.? Ныне бреду по градам и весям родимой стороны, слухаю, что люди посполитые говорят, былины им сказываю, песни пою, псалмы про святых угодников ? тем кормлюсь и разуму людей наставляю, доброте учу. А помогатые мои ? отрок малый да лира ветхая. Книги ныне для меня за семью печатями ? тьма. Поводыренок же грамоты не ведает и обучить нет как. В монастырь бы определить, мальчонка-то смышлен. Хочу поклониться о том игумену, на той неделе посля ярмарки повандруем в Пустынь,? лирник вытянул голову по-птичьи, вслушался.? Никак чужой кто,? пробормотал он, помаргивая лиловыми веками над глубоко запавшими глазницами.
— Да тут в кого ни ткни ? чужой,? Родион переглянулся с московитом.
— Железы будто военные стучат,? Ахрем повернулся к двери.
В отворенную на пяту дверь вскочил Амелька, взмахнул широкими рукавами армяка.
— Тут. Бери его, живо!
Пригибаясь, словно ожидая нападения, вбегали гайдуки, окружали кут, где сидели Тихон и его собеседники.
— Эге,? спокойно сказал Родион, проворно схватил горящую лучину, утопил ее в корыте с водой.? Сигай, московит, в окно, мы их попридержим,? шепнул Тихону.
Погасли лучины и в других местах корчмы. Есель уперся тяжелыми руками в мокрый от пива прилавок, закричал, наклоняясь:
— Побойтесь бога, паны стражники! Не рушьте тых людей, они еще не заплатили!
Как бы невзначай он толкнул плечом высокую сальную свечу, она скатилась с прилавка, погасла. Теперь только чело печи яростно скалилось в наступивший полумрак красными угольями. Трещали околенки в окнах, через них валились в темень двора какие-то люди.
— Тикай, брате, тикай! ? подталкивал Тихона к окну Родион, в то время как его подмастерья и еще несколько знакомых бочару ремесленников, раскатив бочки и бочонки, загородили ими дорогу стражникам, которые спотыкались и падали, гремя саблями и мушкетами.
— О пся крев! ? выругался соглядатай.? Запали, корчмарь, свечку, не то я подпалю твою вонючую бороду и буду светить ею заместо факела!
— Нечем запалить, пан стражник,? жалобно сказал Есель,? ей-богу, нечем!
— Ну лайдак! ? Амелька поднял возле печи длинные щипцы, выхватил ими пылающую головешку.
— Хутко, хутко! ? торопил Тихона бочар.
Но пока Тихон раздумывал, надо ли ему спасаться, перед ним появился перескочивший через бочки Амелька с пистолем в правой руке и головешкой в левой.
— То ошибка, ясновельможный,? успел еще вымолвить Тихон. В следующий миг соглядатай подпрыгнул и ударил его по голове тяжелой рукоятью пистоля. Рассвирепевший Родиоп раскидал подоспевших гайдуков, вырвал у соглядатая щипцы с головешкой. Но этого Тихон уже не видел.
ЛАДА
Петрок поджидал Ладу на Дивьей горе. В густых зарослях сирени на крутом южном склоне пощелкивали соловьи, прочищали горло, готовились к близкому уж вечеру. Тогда соловьиный клир грянет во всю силу. Теперь же птиц пугали крики возчиков внизу, на Смоленском гостинце: купеческие обозы торопились засветло попасть в город. У ворот перед брамой стояли дюжие стражники, взимали мыту ? пошлину за въезд, покрикивали на смердов, которые с клунками толклись между храпящими лошадиными мордами. Возы шли в два ряда.
Лада с Петроком потому и любили приходить сюда, что Смоленский гостинец почти никогда не пустовал. То и дело шли и ехали по нему в Мстиславль гости: грузно катились возы с товаром из Московии и гораздо дальних краев ? длинные, старательно укрытые кожами, увязанные смолеными веревками и сыромятными ремнями. На передних и задних телегах обозов ? нечто вроде шалашей. Там прятались возчики от ненастья, спали в дороге, торчали наружу их сапоги с узкими голенищами, с острыми загнутыми мысами, густо заляпанные желтым дорожным глеем.
А спуститься на выгон перед Посольской слободой! Галдят на разных наречиях люди, ржут кони, мычат протяжно волы, обреченно блеют овцы, клубится чад над раскаленными жаровнями, в горле першит от пыли и крепкого духа конского пота и жареной баранины с чесноком. Приходят сюда из города крамники за товаром для своих лавчонок ? приезжие купцы перекидывают им на руки тяжелые скрутки турецкого бархата, малинового, зеленого, с золотыми и серебряными узорами, атлас небесный, адамашку двоеличную, китайскую, индийскую; в широкие лозовые коши перекладывают связки татарских сафьяновых сапожек, блестят призывно серебряные звонкие подковки. Завтра все это появится во мстиславльских крамах, лавчонках, вселяя зуд беспокойства в души городских модниц.
А от заходних, Могилевских, ворот если поглядеть, идут во Мстиславль обозы иноземных гостей: из варяжских стран везут мечи, топоры, пряжки, из Ливонии ? янтарь, из Германии ? вина, имбирь, миндаль, соль. Что остается в городе, а многое отправляют дальше ? в Смоленск и Москву.
«А и велика земля наша»,? думает Петрок, вглядываясь в пеструю людскую суету. Не раз хотелось все это намалевать краской либо на березовой пластине выжечь. Да нельзя: отец Евтихий наставляет ? изображения достойно токмо божественное, лики и жития святых угодников, мирское же малевать грех. Но тянется Петрокова рука творить запретное: острой щепкой водит он по утоптанному им глиняному нагому откосу ? вот мост через Вихру, возы, бородатые, с разинутыми ртами лики купцов, круг солнца сверху. Радостно Петроку: покажет Ладе, вот они разом посмеются! Но нет, грех. И Петрок торопливо затирает все носком сапога.
Лада пришла в обычный час. В кончик спущенной черной косы вплетены китайки-ленты шелку разноцветного, андарак на ней мягкой шерсти, синий с красным, с разводами и узорами, фартук белый с вышивкой, на ногах желтые сапожки с кистями. Петрок глаз не в силах отвести от ее лица ? румяного, жаркого, с прямым тонким носом, с малым припухлым ртом, словно держит Лада губами спелую вишню.
Поздоровались церемонно. На плоском камне разостлал Петрок старый материи платок, которым перед тем старательно обернуты были две книги. Лада осторожно взяла одну.
— По ней читать будем? ? Она села, положила книгу на колени, открыла с радостным изумлением. Не подобна на прежние была книга ? и не тем, что была нова, но всем выглядом своим: строй буквиц особенно ровный, просветленный да округлый, в заглавных литерах заставки с узором, в орнаменте изображены знакомые цветы и травы, птицы и звери.
— Батюшка Евтихий ныне дал,? Петрок садится рядом с Ладой, заглядывает в книгу.? Наших земель майстром сработана. Читай-ка.
Лада починает нараспев, вполголоса: «Я, Францишек Скоринин сын из Полоцка, в лекарских науках доктор, повелел сию Псалтырь тиснуть русскими буквами и славянским языком ради преумножения общего блага и по той причине, что меня милостивый бог с того языка на свет пустил».
Петрок поглядывает на Ладу, улыбается краешками губ ? ладно она читает, и в монастырской школе похвалы удостоилась бы. Но о том, что он обучает Ладу чтению и письму, ведает один Ипатий: слыханное ли дело ? грамоте девку-простолюдинку учить! Ее забота ? ухват да кросна, холсты ткать себе на приданое.
Лада была понятлива: буквицы схватывала на лету. Петрок радовался ее успехам и своему учительскому умению. Наставлял он толково и терпеливо ? не в пример дьякону Гавриле: тот мог в трудном месте и псалтырем огреть, дабы легче входила грамота в голову. Однако Петрок не был в обиде, если и попадало,? абы грамоту одолеть наилучше.
