отхаживай: водицей сбрызни, скажи: «Оздоравливай!» А коли придешь к хворому человеку, а я в ногах у того и смотрю ему в очи, то не отхаживай, скажи, что помрет. Одно помни ? справедливость, которую и сам искал. А у своих ног меня угледишь, не пугайся, будь крепок душой, не то беды наделаешь».
И с тем ушла. Человек же этот вскорости сильным знатцом прослыл: стали его возить за сто верст и далей, отдают ему все, что имеют,? и земли, и злато. А он к этому быстро привык: сначала принимал дары лишь у тех, кто оздоравливал, но потом почал драть подряд ? еще слова не вымолвит, а уж ему подавай. Богатым стал, хоромы заимел, слуг, похаживает, покрикивает, нихто ему неровня.
Вот как-то зазвала это его в гости Смерть-кума, потчует. А у кумы в хоромах палата одна огромная, дальней стены не видать. И горят там свечи многими рядами. Он и пытает, кум у кумы: «Что за свечи у тебя тут, кумочка?» ? «То все души человеческие».? «Для чего ж свечи?» ? «А по ним, кумок, узнаю я, кому жить сколько осталось ? которая догорела до донышка, я и пошла к тому человеку».? «Кумочка, покажи мою свечечку!» Смерть и отвечает: «Не дрогнула б душа у тебя, кумок».? «Я не боязлив».? «Ну, смотри»,? и показала кума его свечку. А свечки той один мизинец, не боле остался. И горит-то она вроде быстрей, чем другие. «Пошто горит она скоро так?» ? пытает кум у кумы. «От жадности то бывает. Да и о справедливости забыл ты, видно, кумок». Смотрит кум, а рядом с его стоит высокая-высокая свеча и ровно горит, неспешно. «Это чья же?» ? пытает кум. «А сапожника с выгона. Живет тихо, на чужое не зарится, бедным обувку чинит за благодарствие, хоть детишки у него и по святочным дням хлеб в квас макают».
Кум и давай просить: «Кумочка, подлини мою свечечку трошки, ведь родня мы с тобой. Жить-то, ох, как сладко!» ? «Нет, кумок, у меня этого не будет: у меня для всех одинаково ? и для свояков и для чужаков».? «Ну, ладно,? отвечает кум,? налей-ка мне тогда перед дорогой медовухи, пойду я». Смерть отвернулась, чтоб нацедить из бочонка, а кум это хвать сапожникову свечку ? пополам ее да и прилепил кусок к своей. Хоть неровная, а долгая стала его свечка.
— Ах он, ворюга! ? подхватилась Лада, стискивает кулачки. Петрок взял ее за руку, усадил.
Слушай, что далей было. Так вот. Обернулась Смерть, а у кума и душа в пятки. Однако ничего, подает она куму золотой кубок медовухи, усмехается. И кум повеселел, пьет. И вдруг видит: свечка его словно не из воску, но из бересты сухой ? так и полыхает. Кум и медовуху недопил, пошел из хором, со Смертью-кумой не попрощался. Воротился он домой, вызвал наилучшего умельца-столяра. Приказал себе высокий да широкий ложак сработать в обе стороны изголовьями. Сработал умелец. Кум сразу на ложак, не слезает с него. Много ли, мало еще так пожил, сделался вдруг хвор, стал слабеть. Кума до него и готова: поднял он глаза ? стоит она в ногах, смотрит пристально, а взор у нее ? две ямы могильные. «Пошли,? шепчет,? собирайся, пора». Однако вздумал кум свою куму перехитрить: скоренько буртык на другое изголовье, чтоб смерть, значит, в головах стояла. А кума снова зашла с ног, смотрит, душу его завораживает. Кум и крикни: «Эй, слуги, ко мне!» Прибежали те. «Прогоните ее». Слуги огляделись ? никого. Кум вспомнил, что один он Смерть видит, снова приказывает: «Обступите меня потесней!» Обступили, загородили. Только Смерть хитрей: она уж над его ногами порхает. «Сымите с меня сапог!» ? приказал снова кум. Сняли. А сапог тяжелый, железом кованный. Кум взял тот сапог и как швырнет в Смерть. Да только сапог сквозь нее пролетел. А у стены сынок стоял. Сапог ему в висок каблуком и угодил. Сынок и преставился на месте. Заплакал кум, да своя-то жизнь дороже: почал снова буртыкаться, от Смерти убегать. Но всякий раз глядь ? а она в ногах уж, смотрит. Так он бур-тыкался, покуль не забуртыкался. Тут и сказке конец.
Петрок хлопнул себя ладонью по колену, повернул голову к Ладе. Та всхлипнула.
— Ай нехорошо что? ? забеспокоился Петрок.
— Сынка жаль,? Лада утирала глаза краем фартука, что-то еще говорила. Петрок видел, как быстро шевелятся ее губы, но слов не разбирал: близко заблаговестили церковные колокола.
— Это же я к вечерне спознилась! ? вскочила Лада. Петрок тоже заторопился: давно ждала мать.
На развилке, под старыми липами, попрощались. К отцовскому дому просила Лада не подходить ? боялась пересудов соседских.
Было грустно Петроку, что быстро и незаметно минуло воскресенье, надо поутру снова возвращаться в монастырь, терпеть придирки дьякона и насмешки Сымона. Вот и провел худо воскресенье: согрешил, к вечерне не пошел. И еще грех: смолчал на исповеди о стычке с Сымоном и тем вину усугубил.
Улочка Слободы была вся в колдобинах, хлюпали под ногами помои, которые выплескивали сюда хозяйки в субботу. Несколько раз Петрок в темноте споткнулся, едва не выронил тяжелые книги. В грачиных гнездах запутался гнутый серебряный волос молодика.
ДОПРОС МОСКОВИТА
Тихон очнулся в покоях пана Яна. Он стучал зубами от озноба: еще во дворе замка его окатили водой из колодезя. Саднил левый висок. Тихон ощупал его, посмотрел на ладонь ? она была вся в крови.
Пан Ян милостиво кивнул Амельке, тот радостно осклабился, раскрыл широкий ? до прижатых к петушиному черепу ушек ? тонкогубый рот.
— От лайдаки! ? крикнул пан Ян.? Допомогите пану подняться.
Двое гайдуков кинулись исполнять приказ, под руки подняли Тихона с пола, одернули одежду. Тихон пошатнулся. К нему подскочил соглядатай, поддержал за локоть. Этого серого человечка Тихон от себя оттолкнул.
? Чем не угодил я папу старосте, что меня так?
Пан Ян, позванивая маленькими шпорами, прошел к креслу, сел.
? Он не знает! ? укоризненно покачал он головой.? В город принес московитскую смуту и не знает.
— Навет на меня, пан староста, побожусь, навет. Мирный человек я. В высокие кпяжецкие дела сроду не встревал.
— Ай-яй-яй! С тобой хотят полюбовно, а ты упорствуешь, ложь именем бога прикрываешь.
— Ошиблись люди твои, ясновельможный,? Тихон, морщась, потрогал нывший висок.
Нетерпеливо топнул ногой пан Ян, по-комариному зазвенела серебряная шпора.
— С причетником Ильинской церкви сговаривался? ? У старосты даже усы нацелились беспощадными пиками.? С попом той же церкви Евтихием таксамо. В корчме посполитым тайный ярлык московского князя тобою читан? Где ярлык? ? не давал Тихону слова молвить староста, распалялся, и гайдуки, зная норов пана Яна, пятились к двери, где уже притулился соглядатай. Тонко взлаял лежавший под столом лисенок, тоже отбежал подальше от ног хозяина.
— Не хочешь добром, схизматик, мы иной способ найдем развязать твой ядовитый язык,? холеная бородка пана старосты уже вся в пузырьках слюны.? Привести сюда дьячка!
Гайдуки скрылись за дверью. Причетника Никодима ввели в наручных кандалах, измордованного. Никодим бухнулся перед польским наместником на колени.
— Не губи, ваша мость!
— Говори,? приказал староста.
Причетник повернул лицо к Тихону, глянул на него сквозь нависшие па глаза грязные пасмы волос.
— Погубил ты меня, Тихон,? по втянутым щекам причетника покатились мутные слезы.
— Не повинен сей человек, ясновельможный,? твердо сказал Тихон.? Не там ищешь, ваша мость. Гляди, как бы тем часом с другого боку не запылало.
— Батогов схизматику,? слабо махнул длиннопалой рукой староста.
Тихон глянул на ясновельможного с ненавистью.
? Отольются тебе, ваша мость, слезы невинных.
Пан староста вскочил.
? В кайданы! В склеп, в подземелье, в ошейник железный да побочь с медведем поставить! ? староста рванул на себе кружевной ворот.? Через три дня не заговоришь, повешу на крюк, быдло!
Сорвали с Тихона кафтан, до хруста закрутили назад руки, поволокли под низкие своды, затем по крутым ступеням вниз, в темень, так, что одному из гайдуков пришлось запалить факел и идти впереди,
