— Ну, я пошел, — сказал Ким. — На вот тебе 'Науку и жизнь', мощная статья о лазерах. Посмотри.
Но статью о лазерах Федору прочитать так и не удалось. Ким возвратился неожиданно быстро, у него было какое-то растерянно-таинственное лицо.
Он сел рядом и затянулся сигаретой. Федор напряженно смотрел на него, а он все курил, загадочно улыбаясь, и молчал. Вдоволь насладившись ожиданием Федора, он сказал наконец:
— Старик, кажется, клюнул. Велел принести дипломную работу и документы. Завтра чтоб все было здесь.
— Иди ты!
— Ну, вот… Я же говорил — мировой старик. Сначала развел руками — вакансий нет. Потом вернул меня, стал расспрашивать.
…На следующий день Федор принес свою дипломную работу, а еще через два дня был зачислен на должность младшего научного сотрудника.
2
Федору достался хрупкий секретарский столик с одним ящиком и вылезающими из шипов ножками — другого в отделе пока не было. Когда Федор с трудом втиснулся в него и угрожающе хрустнула под ногами поперечная планка, Женя Буртасова, хмуро наблюдавшая из своего угла за всей этой сценой, вдруг сказала:
— Давайте меняться столами. — Спасибо, — улыбнулся Хатаев, окинув взглядом ее огромный двухтумбовый стол, а заодно и ее щуплую угловатую фигурку. — Спасибо. Но он меня вполне устраивает.
— Он вас — может быть, — отчетливо проговорила Женя. — Но вы его явно не устраиваете.
Она склонила голову над расчетами и больше не поднимала ее в течение дня.
— Острая девица, — пожаловался Федор Киму, когда они вышли покурить. — Как бритвой режет.
— Есть немного, — улыбнулся Ким. — Но ты не обращай внимания. Это так — под настроение. А вообще — умница и феномен, такие расчеты делает — закачаешься.
— Не люблю феноменов, — поморщился Федор. — Особенно женщин. Впрочем… Слушай, а этот, что у окна сидит, возле установки?
— Жора Кудлай? Чудный парень, золотые руки. К тому же альпинист, боксер и песни как поет!..
— Тоже закачаешься? Тебя послушать, так тут сплошь таланты.
— А ты думал! Старик кого попало не берет. Ему изюминку подавай.
— Лестно слышать. Во мне, значит, он тоже что-то нашел?
— Несомненно. Ты, может, еще и сам не знаешь, что он из тебя вытащит.
— Слушай, Ким, а вот из этого бритоголового бугая он тоже чего-то вытаскивает?
— Балда ты. Эта бритая голова стоит десяти энциклопедий. Учебник Гурьева по слабым токам помнишь?
— Еще бы. До сих пор в печенках сидит. А что?
— Ничего. Просто этот бритоголовый бугай и есть Вадим Николаевич Гурьев.
Глядя на остолбеневшего от удивления Федора, Ким расхохотался. Он хохотал так весело и заразительно, что проходивший мимо них парень в комбинезоне с мотком провода на плече тоже заулыбался.
— Ну, брат, — присвистнул Федор, — после этого ты меня уж ничем не удивишь, даже если скажешь, что этот конопатый в комбинезоне — сам академик Ландау.
— Нет, Федор, нет, — продолжал смеяться Ким, — это всего лишь наш монтажник Ильяс, но, поверь, тоже отличный парень.
— Не сомневаюсь. Ладно, хватит, пойдем работать.
Они вернулись в отдел, и Федор принялся сосредоточенно изучать машинописный том, который дал ему для начала профессор Лаврецкий. Время от времени он отрывался и поглядывал поверх книги то на Гурьева, то на Женю, сидевшую в углу напротив. Однажды он неосторожно задержал на ней взгляд и вдруг встретился с ее насмешливыми глазами.
Больше он в ее сторону не смотрел.
3
День, как правило, начинялся звонком из диспетчерской аварийной службы. По просьбе лаборатории диспетчер сообщал о каждом повреждении электрического кабеля и газовых труб в районе города.
Жора Кудлай записывал а журнал все подробности. Потом он галантно произносил: 'Мерси, мадам', или 'Сэнк ю вери мач', или 'Спасибо', — в зависимости от важности сообщения. Игривое 'мерси' означало, что повреждение к блуждающим токам скорей всего не имеет никакого отношения — речь идет о механическом обрыве или электрических перегрузках. 'Спасибо', сказанное серьезно и коротко, чаще всего давало знать, что надо заводить лабораторную передвижку.
В этот раз Жора даже не сказал 'спасибо'. Он хмуро буркнул что-то невразумительное и тут же подошел к столу Гурьева.
— Вадим Николаевич, вот здесь.
Он развернул карту. Гурьев склонил над ней тяжелую бритую голову, определил квадрат, протянул руку вправо, где стояли в ящиках строго рассортированные карточки, и, не глядя, вытащил пачку, находившуюся под буквой 'К'.
— Надо ехать, — сказал он, едва взглянув на одну из карточек. — Шеф был прав — они растекаются здесь, как будто их тянет магнитом. Что-то есть. Кто поедет? Вы, Ким Сергеевич?
— Обязательно, — кивнул Ким, он уже собирал бумаги со стола.
— Евгения Павловна?
— Я, пожалуй, останусь, — отозвалась Женя, — хочу закончить расчеты.
— Хорошо. Будьте добры, прислушивайтесь к телефону. Так. Георгий Максимович, предупредите, пожалуйста, шефа, что мы выезжаем через пятнадцать минут.
Гурьев направился к выходу, и тут впервые подал свой голос Федор.
— Простите, Вадим Николаевич, нельзя мне поехать с вами?
— Что, надоело уже? — кивнул Гурьев на толстенный том, раскрытый по-прежнему где-то на первых страницах. — Ну, ничего, не тушуйтесь, все мы прошли через это евангелие — таков порядок.
— Я не жалуюсь — что вы! Просто хочется посмотреть… так сказать, воочию.
— Ну что ж, пожалуйста. Место есть. Поедемте.
Они вышли во двор, где Ильяс уже снимал чехол с автофургона, оборудованного специальными приборами. Он открыл двустворчатые дверцы сзади и, приветливо улыбаясь, пригласил всех:
— Прошу, садысь. Карета подано.
Они забрались внутрь — Кудлай, Ким и Федор. Вадим Николаевич сел на переднее сиденье, рядом с водителем. Когда к рулю сел все тот же Ильяс, Федор удивился:
— Так он что — и шофер?
— И монтер, и шофер, и повар, когда надо. Вот в горы поедем — он такой плов сготовит — пальчики оближешь!
Ким еще долго распространялся о достоинствах Ильяса, а Федор посмеивался — его забавляло это свойство Кима: расхваливать всех людей на свете.
Места в фургоне было мало, они сидели на узкой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу — все вокруг было занято приборами, смонтированными повсюду — на стенках, на полу и даже на потолке. Федор
