с интересом разглядывал диковинные счетчики, самописцы, индикаторы.
— Это что — из Москвы такую прислали?
— Что вы! Единственная, можно сказать, в Союзе, а может, и в мире. — Жора с гордостью похлопал по пластмассовому пульту. — Сами делали, по проекту шефа.
Они выехали на шоссе и помчались в сторону пригородов, где были сосредоточены крупные заводы. Впереди открылись горы. Они вздымались снежными громадами по ходу машины, и впечатление было такое, что улица ведет прямо в горы.
— Как близко. Кажется, рукой подать!
— Километров семьдесят, — сказал Кудлай. — А до тех синих — все сто будет.
Они зачарованно глядели в узкое застекленное окошко, прорезанное в передней стенке фургона. Машина шла на большой скорости, но движение почти не ощущалось — дорога была хорошая, да и амортизация, по-видимому, действовала превосходно. Федор спросил об этом Кудлая, который, судя по всему, был главным специалистом по передвижной лаборатории, и тот, поблескивая черными, как сливы, глазами, принялся рассказывать об удивительной системе амортизации, придуманной специально для этого фургона и позволяющей сохранять в целости сложные приборы.
— К нам из Киева приезжали, из Ленинграда, из других городов — чертежи снимали. Хотят у себя такие же лаборатории оборудовать, — рассказывал Кудлай. — Но только ни к чему все это. Мы, конечно, все им дали, объяснили, но вряд ли такая получится — это ведь уникальная, единственная, можно сказать, в своем роде.
— Сами делали?
— Сами. И конструировали сами под руководством Игоря Владимировича….Совершенствуем все время, меняем, добавляем… В каждом городе иметь такую — слишком дорого. Это уж нам в виде исключения разрешили. Да и то, по правде говоря, если б шеф из своих не добавлял, — ничего б не вышло.
— Свои вкладывал? Из зарплаты? — переспросил Федор. — Ну, это все так говорят.
— Все? Ты старика не знаешь. Ученый он до мозга костей…
— Не спорю.
Машина свернула с шоссе, поехала по узкой, извилистой проселочной дороге, и тут только Федор смог оценить значение особой амортизации — колеса прыгали по ухабам, а кузов словно бы плыл по волнам.
Они выехали на открытое пространство, и впереди Федор увидел строения промышленного комплекса — похоже было, что там находится крупное предприятие.
А здесь, поближе, была какая-то канава, ее рыли несколько человек, они были по плечи в земле, — виднелись только их головы, присыпанные красноватой глиной: она сыпалась с откосов, вырастающих по краям канавы. Возле откосов стояли люди. К ним и подкатила машина.
— Приехали, — сказал Ким и нажал кнопку возле сидения. Что-то щелкнуло, и двустворчатые дверцы распахнулись сами.
Они спрыгнули, и тут же, вслед за ними, подъехал потрепанный 'Москвич'. Он остановился рядом с насыпью, открылась дверца, и профессор Лаврецкий — в сером плаще, в летней шляпе, надвинутой почти на самые глаза, — шагнул на свежую насыпь и, не обращая ни на кого внимания, стал опускаться в канаву. Он скрылся почти совсем — только верхушка его шляпы виднелась, а затем и она исчезла, — по-видимому, он пригнулся или присел там, в канаве. Затем он снова появился. Легким, совсем не старческим шагом выбрался наверх и, отряхивая руки, сказал, обращаясь к Гурьеву:
— Весьма характерный случай. Поглядите, Вадим Николаевич, съело кабель начисто. Будто зубами выгрызло.
Гурьев тоже стал опускаться в канаву, но делал он это более осторожно, чем шеф. Его тучная фигура еще долго колыхалась над насыпью. Грузно переставляя ноги в тяжелых старомодных ботинках, он спустился, наконец, на дно, увлекая за собой комья земли.
— Да-а… — послышалось снизу, и в этом протяжном, взволнованном возгласе можно было уловить не только удивление, но и некое профессиональное удовлетворение. — Значит, все-таки вытягивает их отсюда, тянет… Игорь Владимирович, помните прошлый случай, ведь почти на том же месте, а сколько прошло? Сколько прошло, Георгий Максимович? — крикнул он Кудлаю.
— Года еще нет, — отозвался Жора, — месяцев десять, а то и меньше. Разворачиваться?
— Конечно! Охватывайте район примерно пятьсот на пятьсот. Нет, вы поглядите только, как его размочалило!
Ким и Федор тоже спустились в канаву и с любопытством разглядывали разъеденную, словно вытравленную кислотой оболочку кабеля, обожженную и оплавленную в том месте, где произошло замыкание.
— Видал, — шепнул Ким Федору, — а ведь года еще не прошло…
Жора Кудлай принялся разматывать провода контрольных датчиков, и в это время к ним подъехала еще одна легковая машина, из нее вышли трое, и все стали здороваться с профессором Лаврецким.
— И опять мы встречаемся на том же месте, — с невеселой улыбкой проговорил крупноголовый человек, пожимая профессору руку. У него была одышка, он с присвистом втягивал в себя воздух. — Что же это такое, Игорь Владимирович?
Профессор Лаврецкий снял очки, стал протирать их белоснежным платком. Близоруко щурясь, он посмотрел на своего собеседника, и было непонятно — то ли он ободряюще улыбается, то ли досадливая гримаса изменила его лицо.
— Не скажу наверняка, но мне кажется, мы нащупали здесь некую закономерность… Прошлый раз мы только предполагали, помните, я говорил вам. А теперь это уже почти уверенность. Нужно произвести замеры, обработать данные, и, я думаю, вскоре мы сможем сделать некоторые выводы.
— Послушайте, о чем вы говорите?! — вмешался в разговор хмурый мужчина в темно-синем костюме. — 'Почти', 'некоторые', 'предполагали'… В третий раз на протяжении года цеха останавливаются, а вы только собираетесь делать 'некоторые' выводы!
— Это директор комбината, Игорь Владимирович, — сказал тот, с одышкой, — и, естественно, он волнуется. Что вы можете сказать о данном случае?
— Авария самая обычная, — все так же успокоительно и мягко улыбаясь, проговорил профессор. — Полагало, что аварийщики ликвидируют ее в обычные сроки…. Что же касается научного аспекта проблемы, тут, я повторяю, мы близки к разгадке и, надеюсь, поможем решить ее радикально.
Профессор говорил хорошо поставленным размеренным голосом, в его богатом оттенками вибрирующем баритоне слышались то сочувствующие, то иронические интонации, привычные, видимо, для человека, постоянно читающего лекции, но именно это еще больше обозлило директора.
— Стало быть, наша авария для вас недостаточно примечательна?! Какую бы вы предпочли, если не секрет?
— Ну зачем же так, Алексей Петрович, — миролюбиво вмешался полный, — профессор Лаврецкий большой ученый, он хочет избавить человечество от блуждающих токов вообще и от всех неприятностей, с ними связанных, а для этого ему нужен обобщающий материал. Вы должны понять друг друга.
— Я уважаю науку, но пусть она служит людям, — мрачно сказал директор.
— Прежде чем избавлять человечество от блуждающих токов вообще, не мешало бы избавить наш комбинат от аварий. А потом — пожалуйста, думайте обо всем человечестве.
— Понимаю ваше беспокойство, — наклонил голову Лаврецкий, — поверьте, мы делаем все, что можем. Но — каждому свое. От сегодняшней аварии вас избавят аварийщики. От завтрашней — постараемся мы.
— От завтрашней! — опять вскипел директор. — Между прочим, эта авария тоже была завтрашней. Да, да, — только вчера. Не мешало бы большим ученым подучить диамат. А заодно проработать постановление о связи науки с жизнью. Сидит ваша лаборатория у нас вот где, — он похлопал себя по шее. — Жрет она народные денежки, а отдачи от нее… — Он безнадежно махнул рукой и пошел к аварийщикам.
— Не обращайте внимания, — сказал полный, — у него план под угрозой, а тут такое дело… Нервничает.
