— Ну и дьявол с ним, — послышалось из ствола, — по крайней мере позора нашего не увижу.
— Ты брось шутить, — крикнул Ким, — я серьезно говорю. Понимаешь, чем это пахнет?!
— Не волнуйся, — донеслось оттуда, — я осторожно. На всякий случай веревку дайте.
Принесли веревку. Он привязался к ней.
— Если дерну три раза — тащите. Не буду дергать — значит, все в порядке.
Он полез.
Мы стояли и смотрели, как медленно ползет веревка. Вот она остановилась, некоторое время лежала, как мертвая, потом опять поползла дальше. Все вокруг стояли и молчали, я держала фонарь, хлюпал дождь, скатывались комья земли с насыпи, а там, внизу, в глинистой луже лежала извитая петлями пеньковая веревка, медленно шевелилась, ползла в с гену.
Ким наклонился, крикнул в ствол:
— Ну как там? Есть что-нибудь?
Но все было тихо. Ни звука не долетело оттуда. Потом веревка остановилась надолго. Мы уже стали беспокоиться, но она опять поползла. Очень медленно, какими-то мельчайшими толчками. По нашим расчетам он должен был находиться ближе к противоположному концу ствола.
— Ильяс, давай на ту сторону, расчищайте выход! — скомандовал Ким. Но веревка остановилась совсем. Она лежала невыносимо долго, и Ким стал кричать в ствол. Потом он попытался дергать веревку и даже тащить. Но ничего не получалось. Она не поддавалась. И не шевелилась. Стало страшно.
— Ильяс, — крикнул Ким, — посвети с той стороны.
Там ничего не видно?
— Не-е-ет… Совсем ничего… — донесся до нас голос Ильяса. — Что делать, Ким Сергеевич? Что теперь делать будем?
И вдруг веревка дернулась. Очень слабо, но все заметили. Раз… Другой… Третий…
— Он подает сигнал. Ильяс, Женя, давайте все сюда, попробуем вместе.
Мы взялись, попробовали тащить. Веревка пружинила, впечатление было такое, что раздирается там что-то.
У меня свело горло.
— Не могу, ребята. Мы его искалечим. Я попробую пролезть с той стороны. Я ведь все-таки поуже вас.
— Никуда ты не полезешь. Ну-ка взяли еще… Только вместе… Р-раз…
Мне показалось, что из ствола послышался стон. Я бросила их и побежала в ту сторону, полезла в каменный коридор. Я уж не помню, как я пробиралась, сейчас мне кажется, что это было довольно легко, помню только — я все время задевала головой, и что-то сыпалось на лоб и шею.
Потом мои руки наткнулись на что-то теплое, и я поняла, что это его лицо, оно было липкое…
А вокруг все было засыпано осколками кирпича — видимо, вывалились сверху. Я стала разгребать руками, освобождая его голову и плечи.
— Федор! — позвала я. — Федор!
Он не отвечал. Помню, я совсем испугалась, пальцами разгребала все вокруг и кричала что-то, сама уже не помню что. Потом мне показалось, что я освободила его, и крикнула им, чтобы тащили. Они не слышали. Я нащупала веревку и потянула ее — раз, другой, третий.
…Ким говорит, что, когда Федора выволокли, он был весь в крови — лицо, плечи, руки. На него плеснули водой, он вобрал в себя воздух, и сказал:
— Там пробой… Я видел…
Наши все остались, а мне велели везти Федора. Как только стало известно, что мы обнаружили место повреждения, все сразу изменилось, настроение у всех поднялось, директор на глазах подобрел, тут же подогнал свою 'Волгу', сказал шоферу, что он поступает в мое распоряжение.
Федора уложили на заднее сиденье, мне дали скамеечку, и я села возле него.
— В неотложную, быстро! — сказал директор шоферу. — Там подождешь и поедешь с ними, куда надо будет. Давай!
Мы поехали. Федор зашевелился. Поднял руку к голове.
— Фу, ч-черт… Голова… Задал же я вам работу!
— Лежите. Не надо разговаривать.
— Когда же разговаривать? Мы ведь только ругаемся.
— Молчите!
— Ладно!
Мы приехали быстро, санитары унесли ею, а я сидела внизу довольно долго, отвечала на вопросы дежурного. Потом ходила. Потом вышла к шоферу.
— Ну, что там? — спросил он.
— Не знаю. Ничего не говорят. Подождем еще немного.
Потом вышла сестра, и санитары вынесли Федора, всего перебинтованного.
— Ваш больной? — спросила сестра.
— Наш.
— Ушибы головы, плеча и рук, повреждение кожных покровов. Раз в день перевязки, обработка марганцовкой, затем мазь — здесь написано. Хотели оставить, но он такой крик поднял! Домой, что ли, повезете?
— Домой… — неуверенно сказала я.
— Муж? — осведомилась она доверительно.
— Нет, — так же доверительно сообщила я.
— Несите в машину, — скомандовала она санитарам и почему-то недовольно посмотрела на меня, ей, по-видимому, хотелось, чтоб он был моим мужем.
Его опять уложили на заднее сиденье, я снова села в ногах на скамеечку.
— Теперь куда? — спросил шофер.
— Домой, — сказал Федор. — Только домой. Улицу Леваневского знаешь? Угол Спортивной. — Лишь теперь я узнала, что живет он недалеко от меня.
Мы ехали, молчали, а я думала, как поступить. Выйти раньше? Могу ли я его оставить? Имею ли право?
— Как вы себя чувствуете? — спросила я.
— Ничего. Теперь, кажется, лучше.
— Вы можете говорить?
— Вполне. Просто боюсь — вы же запретили.
— Что произошло там, в тоннеле?
— Не знаю. Как видно, обвал небольшой получился. Как в шахте. Помню, стало совсем темно, выступ какой-то мешал, я его решил убрать. Выбить-то выбил, но что-то шарахнуло по голове — больше ничего не помню.
— Могло быть хуже, вы знаете?
— Знаю. Можете считать меня героем-шахтером, а себя героем-спасателем. Вы ведь меня спасали?
Он положил свою забинтованную ладонь на мою руку, и я не решилась отнять ее.
— Зачем все эго надо было?
— Как это зачем! — Он стал приподниматься, и мне пришлось его удерживать. — Мы обнаружили первые. Понимаете, — не они, а мы!
— И для этого надо было рисковать?
— Конечно. Быть первым — дорого стоит. Но — стоит,
— Всегда?
— По-моему, всегда.
— Чего бы ни стоило?
— Да. По-моему, так. Иначе неинтересно. Разумеется, в деле, — не в должности.
— Должность не интересует?
