Бока–дель–Торо стала в это время нестерпимой. Пассатные ветры сдвинулись к северу, а на широту Панамского перешейка переместилась экваториальная штилевая полоса, и таким образом он очутился во власти лишь местных метеорологических явлений, на которые вы полагаться не можете.
Бывали дни, когда чередовавшиеся дневная жара и ночная прохлада создавали грозовой цикл морских и сухопутных бризов, но влажный штилевой воздух продолжал висеть над землей. Бывало и так, что пассатные ветры возвращались, и тогда обезумевшие челноки, не дожидаясь, пока ослабнет ветер, устремлялись туда, куда им надо было доплыть. Проходили дни, а порой и недели, когда ветра не было, и. под недвижимым воздухом поверхность моря выглядела как лакированная, а солнце казалось совсем рядом и неистово жгло сквозь тонкую дымку. Вот именно таким было утро в Бокас–дель–Торо, когда я сидел в джуке.
Вам может показаться, что я допускаю излишние длинноты в рассказе о создавшемся положении, но мне хотелось ознакомить вас со всеми обстоятельствами. Я путешествовал на деньги, отпущенные мне Американским философским обществом, и такому попечителю мое утреннее сидение в джуке за бутылкой пива могло бы показаться легкомысленным. Поэтому хочу внести ясность и сказать, что я находился во власти стихийных сил природы и был пешкой в руках своенравных воздушных масс. Слабосильной пешкой, но не легкомысленной!
Затем я обязан разъяснить вам значение слова «джук». Я знаю, что произношу это слово не так, как принято, но по этому поводу у меня свое суждение.
Слово «джук» мы переняли у наших негров, и знатоки негритянских диалектов утверждают, что это разговорное слово на языке западноафриканских негров — по форме глагол, означающий «плохо себя вести». Оно привилось в ряде мест на побережье Джорджии и Северной Флориды и давно вошло в словарный фонд всех людей, кроме нас, — благочестивых жителей юго–восточных штатов. В Гамбии, Сенегале, а также у нас в Чарлстоне и Фернандине его произносят «джук», так же как слово «стук», и только так оно должно звучать.
Как утверждают языковеды, бытующая форма слова — единственно правильная. Сначала народ произносит слово, а затем, наслушавшись, начинает его писать. Миллионы американцев, а за ними и англичане, произнося это слово как «джюк», заимствовали произношение из прочитанного, то есть из источника, где с самого начала допущена неправильная транслитерация, а это ставит вверх ногами нормальный процесс эволюции слова.
Будучи уроженцем прибрежных равнин, я чувствую собственническое отношение к этому слову, произношу его правильно с того дня, как узнал истинный смысл, и отказываюсь коверкать в угоду тугим на ухо журналистам.
Итак, джуком, в котором я сидел, назывался крытый навесом настил, возвышавшийся на сваях над водами бухты в Бокас–дель–Торо. А крапинки, за которыми я наблюдал, это пылинки, плававшие там, где морс сливается с небом, казавшиеся мне и насекомыми, и парящими чайками, и даже каким?то изъяном моего зрения, были на деле узкими, выдолбленными из стволов кедра лодками–каяками, вышедшими на промысел зеленых черепах, которые кормились у дальних отмелей.
В одной из лодок имелось место, которое я должен был занять. Я твердо договорился об этом, но неожиданно представилась возможность отправиться в Чирики на паруснике мистера Шеферда, и я решил попытать счастья у ветра. Но уже второй день был мертвый штиль — никто и никуда не отплывал, промысловые же лодки были уже далеко, там, где море выглядит совсем как небо. А я сидел в джуке, словно на мели.
На лодке мне нечего было делать, разве что разминать затекшие ноги, приводить в порядок собственные записи да смотреть на блестящую под лучами солнца спину человека, стоящего впереди с острогой, или на скрытый в дымке горизонт. Я когда?то плавал, и мне это знакомо, поэтому, каким бы ни казался в такой день джук, здесь все же было лучше, чем на отмелях.
Промысловые лодки день–деньской вздымались и падали на долгой донной волне, застойный воздух был безжизненным, а окрашенное в медный цвет солнце сияло сквозь тонкую влажную пелену. Я сидел, опершись локтями на стол, и от нечего делать прислушивался к беседе двух посетителей, восседавших за столиком на противоположной стороне джука. Если не считать буфетчика, это были единственные здесь люди. Беседа велась со вчерашнего вечера, о чем свидетельствовал ряд опустевших бутылок рома.
Ничто не мешало их монотонному разговору: ни ночной шум, ни рев труб громыхающего оркестра, ни жалобные стенания пикколо, ни визги и хихиканье девиц, ни появление, топот и выкрики мужчин, ни трескотня подвесных моторов лодок, причаливавших прямо под настилом и привозивших с собой окрестных жителей, которые прибывали сюда в поисках спиртного.
Оба собеседника были плантаторами какао и владели фермами где?то на отдаленных берегах залива. Они были давнишними друзьями и, как я предполагал, встретились неожиданно во время поездки па рынок. Они решили «отметить» встречу, а заодно и высокие цены на какао–бобы. Сейчас, при утреннем свете, стали видны отекшие глаза собеседников, их головы свесились набок, как у хищных птиц, но они упрямо продолжали толковать между собой. К моему удовольствию, разговор велся по- английски.
В Бокас–дель–Торо говорят на таком малопонятном английском языке, что при малейшей усталости теряешь способность его понимать. Одному Богу известно, вызывает ли испанский язык, на котором изъясняются здешние креолы, зависть у жителей Боготы или Мадриленьи, но местный испанский говор все же можно понять без особого труда, если знаешь основной язык. А вот английский язык, на котором говорят в Бокас–дель–Торо, — самый непонятный из всех, которые мне приходилось слышать.
Здешние креолы говорят на двух языках: им ежедневно приходится изъясняться и по–английски и по– испански.
Так же как и в Никарагуа, в Панаме наиболее причудлив говор молодого поколения. Я не подразумеваю детей, которых легко понять, хотя бы потому, что они не так широко пользуются жаргоном, а может быть, и потому, что за правильностью их речи следят школьные учителя. Пожилые люди говорят вполне ясно, с подчеркнутым английским произношением, и, хотя фразировка зачастую необычная, все же их можно понять без большого труда.
Молодые креолы — самая многочисленная группа в возрасте примерно от четырнадцати до сорока лет — говорят на какой?то тарабарщине. Я был бы рад привести образец их говора, но не знаю, как это сделать. Я готов продемонстрировать их необычайную манеру произно тения и таинственный способ искажения и затуманивания значения слов, но все это не даст ясного представления об этом жаргоне. Совершенно удивительна единственная в своем роде модуляция, при которой все слоги произносятся отдельно и имеют особое ударение. Это делает поток речи очень непривычным.
Если вы прислушиваетесь к тому, как переругиваются взрослые парни, пытающиеся превзойти друг друга количеством слов и непрерывностью потока выражений, то долго будете ломать себе голову над вопросом: на каком языке ведется разговор. Только при большом внимании удается время от времени уловить знакомый звук, который может оказаться словом, но зачастую и не оказывается им. Из нескольких знакомых звуков вы постоянно можете сделать теоретический вывод, что английский язык «продолжает свое развитие». Однако вам по–прежнему будет непонятно, из?за чего парни ругаются. Умение понимать тот английский язык, на котором говорят жители Бокас–дель–Торо, — вопрос тренировки и опыта.
Сидя в джуке, я проверял мои выводы на плантаторах, которым было по тридцать пять. Они говорили достаточно громко, и я слышал каждый звук, но не так просто было понять смысл беседы. Убедившись в этом, я повернулся спиной к плантаторам и принялся рассматривать окружающее.
Джук выходил тремя сторонами на бухту, которая была гаванью Бокас–дель–Торо — небольшого городка, расположенного на берегах протоков, соединяющих бухту Альмиранте с лагуной Чирики. Протоки называют bokas[73], а в старину моряки прозвали большую скалу, стоящую напротив города, toro[74] из?за ее сходства с быком. Отсюда получилось, что протоки вблизи Чирики, охраняемые каменным быком, называются Бокас–дель–Торо, и городок известен под тем же наименованием.
Когда?то это место играло важную роль для пиратов, которые здесь снабжали свои корали мясом черепах и ламантинов. В недавние годы Бокас–дель–Торо стал вспомогательным портом Альмирантского филиала «Юнайтед фрут компани», хотя пароходы, обслуживающие фермы на материке, не заходят в порт.
Прямо под джуком, позади каменного быка, виднелось открытое Карибское море, в котором
