так-то вот и случилось, что Дороти тут же, в Бате, переменила и маму и дом. Графиня вскоре уехала в Лондон, взяв с собой Дороти, а баронет и его жена вернулись одни в свое опустевшее гнездо.
Одно дело остаться без Дороти в шумном Бате, но совсем другое жить без нее в тиши уединенной усадьбы. Однажды Эшли, сойдя к ужину, не нашел за столом жены. Все последнее время она была как-то особенно молчалива и печальна, и теперь сэр Эшли не на шутку встревожился. Не сказав никому ни слова, он вышел из дому и принялся искать ее в парке; вдруг между деревьями мелькнуло ее платье, как раз в той стороне, где последние дни она любила бродить одна. Аллея вела вниз к озеру, в которое впадала речушка, он бросился туда и вовремя — в эту самую минуту послышался всплеск. Подбежав к берегу, он различил на воде светлое пятно. Вытащить ее было делом одной минуты, он на руках отнес ее в спальню, сам раздел и уложил в постель. Филиппа недолго пробыла в воде и скоро очнулась. Она призналась мужу, что поступила так, потому что у нее отняли ее дочку, как она все еще называла Дороти. Сэр Эшли побранил ее, сказал, что нельзя так поддаваться горю. Сделанного не воротишь, да так оно, пожалуй, и лучше. Филиппа покорно приняла его укоризны и согласилась, что поступила дурно.
После этого она как будто стала спокойнее, хотя сэр Эшли нередко заставал ее в слезах то над куклой Дороти, то над ее лентой, то над башмачком, и он решил увезти жену на север Англии, чтобы переменить климат и обстановку. Как увидим позже, и то и другое оказало самое благотворное действие на здоровье и душевное состояние Филиппы, хотя по-прежнему при малейшем упоминании о ребенке она вся настораживалась. Когда они вернулись домой, графиня с Дороти были в Лондоне, но месяца через два и они приехали в Фернелл Холл; вскоре после этого сэр Эшли вошел в комнату жены и принялся выкладывать новости.
— Кто бы мог подумать, Филиппа! Ведь ей так хотелось, чтобы ей отдали Дороти.
— О чем это ты?
— Наша соседка графиня выходит замуж! Говорят, — в Лондоне нашла себе жениха.
Леди Моттисфонт была весьма удивлена, подобная возможность ей и в голову не приходила. Распри из-за Дороти заслонили собой все, а что, казалось, было в этом неожиданного: графиня еще молода, ей нет и тридцати, хороша собой.
— Но что особенно интересно для нас, вернее для тебя, — продолжал ее муж, — это ее любезное предложение. Графиня согласна отдать тебе Дороти. Видя, как ты безутешна, она решилась расстаться с ней.
— Видя, как я безутешна? Как бы не так! — быстро возразила Филиппа. Всякому понятно, почему она теперь готова отдать Дороти.
— Право, дорогая, какое нам дело до графини, до ее фантазий, раз Дороти будет снова с нами. Нищим выбирать не приходится.
— Я не нищая больше, — с гордым и таинственным видом заявила Филиппа.
— Что ты хочешь этим сказать?
Леди Моттисфонт ничего не ответила. Но было ясно, что она охладела к той, из-за кого лишь месяц назад проливала горькие слезы.
Такая резкая перемена в ее настроении скоро объяснилась. Филиппа после пяти лет супружеской жизни вдруг почувствовала, что станет матерью, и взгляд ее на многие вещи стал иным. Самая важная перемена состояла, пожалуй, в том, что Дороти, без которой она не мыслила прежде своего существования, перестала быть ей необходима.
А между тем графиня, ввиду предстоящей свадьбы, решила покинуть Фернелл Холл, не дожидаясь, пока кончится срок аренды, и вернуться в свой хорошенький домик в Лондоне. Но устроить все было не так-то просто, и прошло полгода, если не больше, прежде чем она смогла навсегда уехать из этих мест; все это время графиня жила то в Лондоне, то в Фернелл Холле. В свой последний приезд сюда она встретилась с сэром Эшли Моттисфонтом; это было через три дня после того, как жена баронета подарила мужу сына и наследника.
— Мне надо поговорить с вами, — сказала графиня, устремив на него свой ясный взгляд, — о милой сиротке, которую я взяла к себе на время и хотела удочерить… Но теперь я выхожу замуж и, боюсь, это будет неудобно.
— Что ж, я предвидел это, — ответил сэр Эшли, не сводя глаз с графини. По ее щекам медленно катились две слезинки, видно, нелегко ей было так говорить о своей Дороти.
— Не судите меня строго, — умоляюще произнесла графиня и, справившись с волнением, продолжала, — может быть, леди Моттисфонт все-таки возьмет Дороти, для меня это сейчас очень важно, да и Дороти хуже не будет. Для всех, кроме нас с вами, Дороти — это всего лишь одна из моих причуд, а леди Моттисфонт так ведь страдала тогда, так не хотела отпускать ее… Согласится ли она теперь ее взять? — спросила графиня с затаенным беспокойством.
— Попробую еще поговорить с ней. Дороти пока будет жить здесь, в Фернелл Холле?
— Да. Мне самой надо ехать, но дом еще месяц остается за мной.
Сэр Эшли заговорил с женой о Дороти, только когда здоровье Филиппы несколько поправилось; и как раз в тот день из Лондона пришло известие о свадьбе графини. Но чуть только с уст Эшли сорвалось имя Дороти, жена прервала его раздраженно:
— Я не стала относиться к Дороти хуже. Но пойми, есть существо, которое мне ближе и дороже, чем она. Вспомни, она сама выбрала графиню, когда я спросила, у кого бы ей хотелось жить.
— Можно ли за это обижаться на ребенка! Ведь это наша Дороти.
— Нет, не наша, — ответила Филиппа и указала на кроватку. — Вот — наш.
— Так ты, значит, не хочешь брать Дороти, — воскликнул изумленный баронет. — Но ведь ты же чуть не умерла с горя, когда пришлось с ней расстаться!
— Не буду с тобой спорить, Эшли. Но теперь я не могу взять на себя ответственность за судьбу Дороти. Место ее занято.
Сэр Эшли вздохнул и вышел из комнаты. В тот день, как было еще раньше условлено, Дороти приехала в Динслей Парк в гости, но сэр Эшли не повел девочку к жене и даже не сказал, что она здесь. Он сам развлекал ее, как мог, они гуляли в парке, играли вдвоем. Потом сэр Эшли сел на корень старого вяза и, взяв Дороти к себе на колени, грустно проговорил:
— У одной мамы муж, у другой ребенок, куда же теперь тебе деваться, Дороти, а ведь совсем недавно перед тобой гостеприимно раскрывались двери сразу двух домов.
— Можно мне поехать к моей красивой маме в Лондон? — спросила Дороти, почувствовав по голосу сэра Эшли, что что-то произошло.
— Боюсь, что нет, малышка. Ты жила у графини, пока ей было скучно.
— Ну, тогда я останусь в Динслей Парке с тобой и с моей другой мамой.
— Нет, и этого нельзя, — сказал он с горечью. — У нас теперь есть свой маленький мальчик. — И с этими словами сэр Эшли наклонился к Дороти и поцеловал ее, стараясь скрыть навернувшиеся слезы.
— Никому я не нужна, — печально проговорила Дороти.
— Нет, Дороти, есть кто-то, кому ты нужна, — успокаивал он ребенка. Ну, а к кому бы еще ты хотела поехать?
Не так уж много было у Дороти знакомых, и она назвала крестьянина, у которого жила еще до того, как леди Моттисфонт вздумала взять ее к себе в Динслей Парк. Больше у Дороти не было никого в целом свете.
— Что ж, пожалуй, там тебе будет лучше всего и спокойней. Я буду приходить к тебе, маленькая моя, приносить игрушки и конфеты, вот увидишь, там тебе будет так же хорошо.
И, однако ж, когда пришло время и Дороти снова поселилась в маленьком доме у доброй крестьянки, она не переставала тосковать о прекрасных огромных залах Фернелл Холла и Динслея, и еще долгое время ее крохотные ножки, привыкшие к мягким пушистым коврам и дубовому паркету, зябли на холодном каменном полу, где ей теперь приходилось играть, а ручонки то и дело покрывались ссадинами от студеной воды, какой она теперь умывалась. Но грубые ботинки, подбитые гвоздями, все-таки немного грели, и вот мало-помалу жалобы и слезы из-за этих и десятка других таких же горестей стали утихать, и Дороти постепенно свыклась со всеми тяготами и невзгодами крестьянской жизни; она вырастала здоровой, крепкой и даже красивой девушкой. Сэр Эшли никогда не переставал заботиться о ней, но она так и не получила воспитания, какое мечтали ей дать сперва леди Моттисфонт, а потом ее вторая мама своенравная и
