круг радиусом десять метров. Настало время расплатиться по счетам.
Наверное, это было самое разумное, самое правильное решение, которое приняли американцы за все последнее время. Увы, остановиться вовремя они не смогли — и дальше их ждала только смерть…
Ретроспектива
1994 год
Пограничная зона, город Шарман, Пакистан
Талибан
За десятилетие… ну, почти десятилетие этого безумия Кабул был покорен трижды — в девяносто втором, девяносто шестом и две тысячи втором годах. Все эти три раза Кабул пал незаметно и тихо, без особых боев в городе. Вероятно, взятие Кабула все эти три раза было каким-то итогом, чертой под очередным этапом внутриафганского вооруженного противостояния — и одновременно оно же давало старт новому этапу бойни. В Афганистане последних тридцати лет победитель на каком-то этапе противостояния становится врагом для всех без исключения — и цикл этот, кровавый и безумный, повторяется раз за разом.
Третий этап бойни завершился в начале девяносто второго года, когда по какому-то сигналу моджахеды вошли со всех сторон в город. Это стало не результатом предательства режима Наджибуллы со стороны СССР, как пишут некоторые авторы, это стало результатом полного банкротства партии НДПА, политического и морального. Скорпионы не могут править страной, особенно — скорпионы, брошенные в одну банку, чтобы убивать друг друга. Наджибулла, вероятно, стал бы хорошим акушером, он был приличным по меркам этой страны руководителем спецслужб — но при этом он был плохим политиком и почти никаким национальным лидером. Он не объединял, как делает национальный лидер, не ставил целей, как политик, — он раз за разом обтачивал переименованную в «Ватан»[31] партию НДПА, убирая все новых и новых людей, не согласных с генеральной линией. При этом у него не было ни силового ресурса, ни порядка в стране, чтобы так делать, он не был Амином, хитрым и жестоким, умеющим лить кровь и любящим это делать. Он думал, что вот в этой вот политической грызне, в войне с неугодными, в провокациях, благодаря которым в Пакистан ушел Танай и множество офицеров-халькистов вместе со всеми планами обороны страны, — вот в этом во всем и есть национальная политика, а грызня является смыслом существования властных органов. Он думал, что сначала надо обеспечить единство в Политбюро, потом — в партии и только потом — в народе, не понимая, что все надо делать ровно с точностью до наоборот.
Вход в Кабул моджахедов стал ожидаемой неожиданностью — боев в последнее время почти не велось, и моджахеды не входили в город только потому, что надо было заранее как-то разделить его — иначе неминуема была уже свара между моджахедами, а этого надо было избежать. Президент свою семью из Афганистана отправил уже давно, сам же оставался в городе до самого конца, непонятно на что надеясь. О последних днях президентства Наджибуллы сложено много мифов и легенд, кто-то говорил, что он отказался покинуть страну, оставаясь на мостике тонущего (и им же угробленного) корабля до конца, кто-то говорил, что он то ли пытался бежать, то ли хотел попытаться это сделать — но его не выпустили генералы, потому что он им был нужен. Придя к власти, моджахедам нужен был кто-то, на кого можно было все списать, на ком — выместить, и генералы, не желая быть этими «кем-то», подставляли Наджибуллу. Наиболее вероятной мне кажется версия о том, что моджахеды вошли тогда, когда было достигнуто соглашение остатков афганской армии и ХАД с частями Достума и Масуда об интеграции, и как только соглашение было достигнуто — афганские генералы просто сменили сторону, Наджибулла же должен был в таком случае оставаться в городе как заложник, вот они его и не выпустили. Как бы то ни было — когда моджахеды вошли в город, все, что успел сделать Наджибулла — это укрыться в миссии ООН в Кабуле.
Войдя в город, моджахеддины поделили его — на севере стояли отряды Масуда, относительно свежие, не измотанные боями, получившие в свое время значительное количество вооружения из СССР, с ним же был генерал А.Р. Достум со своей узбекской пятьдесят третьей дивизией, сохраненной в полном составе, и узбекскими племенными ополчениями. Они же в основном взяли центр города, на юге же были боевики Гульбеддина Хекматьяра, председателя Исламской партии Афганистана. Остатки партии «Ватан» мгновенно раскололись на два лагеря, при этом раскол произошел не только по партийному, но и по национальному признаку. Парчамисты — в основном представители этнических меньшинств, таджики, узбеки, хазарейцы, но были и пуштуны из генералитета, которые не хотели встречаться с Танаем, который мог отомстить за подавление его мятежа, — ушли к Масуду и Достуму. Халькисты — в основном этнические пуштуны — ушли к Хекматьяру, пуштуну, собиравшему под свое крыло пуштунов под националистическими лозунгами. Не последнюю роль в решении халькистов сыграло то, что на стороне Хекматьяра воевал бывший министр обороны Афганистана Шах Наваз Танай. Самое интересное было то, что пуштуном был и сам Наджибулла, самым настоящим пуштуном из рода Ахмадзаев. Но если пуштун Хекматьяр требовал его смерти (скорее всего его устами требовала смерти бывшего президента пакистанская разведка), то таджик Масуд не торопился с подобными решениями, вероятно, намереваясь использовать бывшего президента в каких-то политических раскладах, ведь он был последним законно избранным руководителем страны.
Сразу после взятия Кабула началась дележка власти. Естественно — недемократическая, о какой демократии можно говорить в разоренной многолетней войной стране. На данный момент сильнее были люди Масуда, потому что к нему переметнулась значительная часть «почищенной» Наджибуллой армии, да и сам Масуд был намного более умеренным, чем Хекматьяр, — был же у него начальник охраны русским, и половина охраны тоже из русских — и что? Да ничего, русские и русские, Масуд отличался терпимостью к таким вещам. Поэтому Масуду удалось продавить на должность президента Афганистана сначала на шесть месяцев, а потом и на два года профессора Бурханутдина Раббани, вожака моджахедов, руководителя Хезб-джаммат-е-ислам, Исламского общества Афганистана, одного из старейших борцов, имевших среди своих кличку «устад», профессор.
Выбор оказался неудачным и обрекающим страну на новую бойню. Профессор Раббани был стар и не имел опоры среди моджахедов, от его имени в ИОА фактически руководил Масуд, но сам Масуд становиться президентом не захотел. Президент был таджиком — для пуштунов, большинства населения Афганистана, причем коренного населения, а не пришлого с севера, — этот выбор был, как красная тряпка для быка, пуштун не мог подчиняться непуштуну. Кроме того, Раббани был педофилом, и все это знали — его и из Кабульского университета исключили не только за высказывания против властей, но и за педофилию.
Пост премьер-министра страны был предложен Хекматьяру, и он его принял. Возможно, для нормальной страны это было вы выходом, но не для Афганистана. Работать, подчиняясь таджику Раббани, Хекматьяр не захотел, выстраивать деятельность правительства тоже не захотел, да, наверное, и не смог бы, потому что сопротивляться советскому вторжению — это одно, а обустраивать собственную страну — совсем другое. Борьба началась сразу же — принимая пост премьер-министра, Хекматьяр потребовал отстранения от должности своего давнего врага Масуда, занимавшего в его правительстве должность министра обороны, — с Масудом он открыто воевал с 1989 года, а также потребовал вывода из Кабула самой организованной военной силы — пятьдесят третьей дивизии узбека Достума. Раббани, таджик, как и Масуд, отчетливо понимая, что будет потом, выполнить требования Хекматьяра отказался. После этого в городе начались вооруженные столкновения, боевики ИПА Гульбеддина Хекматьяра проиграли их и были выбиты из города. Сразу после этого начались обстрелы Кабула и бои — фактически с прежних позиций.
Хекматьяр, проиграв первую схватку за власть, оставил Кабул и начал укреплять свои власть и влияние на юге и частично востоке страны, в местах, где пуштуны составляли абсолютное большинство населения. Тогда же он начал укреплять свою финансовую базу — если для Масуда финансовой базой стали копи на севере страны, где добывался лазурит, другие драгоценные камни и (тс-с-с) уран, то для Хекматьяра финансовой базой стали наркотики и наркоторговля. В южных провинциях страны, особенно в Гельменде, появились первые посевы опиумного мака, которых тут никогда не было. Афганцы не выращивали опиумный мак, потребность в наркотиках они удовлетворяли за счет свободно растущей конопли, которую не надо было выращивать. Хекматьяр же из всей Пешаварской семерки был самым крупным и самым опытным
