милости дарована не жизнь, а пожизненная мука? Что, если сказать о них Бальзаку? Может быть, он поднимет свой могучий голос, свое славное перо в защиту правды?!
Тяжело Олизару. Он вздыхает, опустив голову, и Бальзак участливо спрашивает у него:
— Чем вы обеспокоены, мсье Олизар? Что вас заботит? Поверьте свои сомнения старому Бальзаку.
— Великому Бальзаку, — восторженно восклицает Олизар, — я готов не только поверить все мои сомнения, но и отдать всю душу!
Бальзак растроганно пожимает ему руку.
— Мсье, я ничем не заслужил это. Нет!
— Что я! Все человечество должно склонить перед вами голову, все человечество! — горячо твердит Олизар.
— К сожалению, мсье, головы пока что склоняют перед теми, у кого в кошельках много золота. — Бальзак грустно покачивает головой. — Почитайте мне свои стихи, — просит он.
Олизар бледнеет и едва шевелит сразу пересохшими губами. Нет, он прочитает не свои стихи.
— Мсье, я прочитаю вам стихотворение, обращенное к смелым оруженосцам правды…
Голос Олизара крепнет. Он расправляет плечи, словно решимость окрылила его. Поднявшись, он звонким голосом торжественно отчеканивает каждое слово:
Старательно подбирая слова, он пересказывает содержание стихотворения по-французски.
Бальзак, склонив голову, внимательно вслушивается б его неторопливую речь.
— Пушкин, — гордо назвал автора Олизар, переведя стихотворение, — это его стихи. — И, отбросив осторожность, которой он придерживался все время, заговорил откровенно: — Пушкин стал бы еще более велик, если бы его не убили. Вся мыслящая Россия стояла за ним. Он был выше Александрийского столпа. И смею вас заверить, его сердце и гений были с теми, кто теперь погибает за правду там, в далекой, холодной Сибири.
Бальзак волновался. Встреча с Олизаром становилась для него знамением свыше. Сама судьба свела их в это киевское утро.
— Вы не знаете меня. Я для вас ничто, мсье. Но я хорошо знаю ваши произведения и глубоко уважаю вас, и сердце мое наполняется безмерным счастьем от того, что мне выпала честь познакомиться с вами, поверьте мне, мсье.
Олизар крепко пожал руку Бальзаку.
— Позвольте мне, метр, — проговорил он робко, — прислать вам свою скромную книжку и позвольте просить вас еще об одной встрече, если только это вас не обеспокоит.
О каком беспокойстве может идти речь? О нет! Он рад будет видеть Олизара и уверен, что дни пребывания в этом чудесном городе будут еще более обогащены благодаря господину Олизару.
…На башне возле митрополичьих покоев часы прозвонили двенадцать. Бальзак схватился за голову.
— Меня, вероятно, разыскивают по всему городу.
Но его не разыскивали. На него лишь сердились.
— Оноре, вы невыносимы.
Эвелина вложила в эти слова столько укоризны, что он вынужден был просить прощения на коленях.
Потом он жадно, большими глотками пил кофе и говорил. Если бы она знала, как чудесен Киев на рассвете! Сколько прекрасного увидел он за каких-нибудь два часа.
— Ты можешь мне позавидовать.
— Оноре, я никогда никому не завидую, вы это хорошо знаете.
— О, а мне завидуют в Париже.
Эвелина пожала плечами.
— Да, да, завидуют. И причина зависти — это вы, моя Северная Звезда.
— Я? — Удивление в голосе искусственное, за ним не удается скрыть радости, вызванной признанием. Но Бальзак, как будто не замечая этого, повторяет:
— Причина — вы, только вы. И я представляю себе, как заговорит Париж, какая буря поднимется в салонах, когда мадам Эвелина Бальзак появится на улице Фортюне…
Эвелина зажала ему рот ладонью.
— Все. Довольно.
Он поцеловал надушенную ладонь. И согласился:
— Довольно.
После третьей чашки кофе он рассказал о встрече с Олизаром.
— Олизар? — переспросила Эвелина. — Густав Олизар?
— Вы знаете его?
Эвелина задумалась. Знает ли она Олизара? Как далек и в то же время близок тот день… На террасе у Каролины, в Одессе, Густав Олизар читал стихотворение, посвященное Мицкевичу. Стихи были, можно сказать, более чем смелые. Он подарил рукопись Каролине. И после этого больше никто не видел Олизара в Одессе, а рукопись очутилась в Петербурге у шефа жандармов.
— Вы знаете его? — Бальзаку не терпелось услышать ответ.
— Знаю, очень мало, но достаточно, чтобы сказать вам, что знакомство с ним, Оноре, не лучшее приобретение для вас.
— Позвольте… Но он так прекрасно читал мне стихи Пушкина… — Бальзак взволнованно взял ее за руку.
— Это не такое знакомство, Оноре, каким можно гордиться. У Олизара скверная репутация, — настаивала Эвелина, высвобождая руку.
— Что же, он убил кого-нибудь или ограбил?
Бальзак притворялся простачком.
— Есть люди, которые хуже убийц.
— А я пригласил его к себе, Эвелина. — В зеленых глазах Бальзака вспыхивали искорки.
— Неужели вы не понимаете, что знакомых надо выбирать?
Бальзак, опустив голову, тяжело перевел дыхание. Нет! Так дальше продолжаться не может. Надо сказать сейчас все, ничего не скрывая. Но он хорошо знал, что ничего не скажет. И Эвелина, вероятно, тоже знала это, потому что укоризненно погрозила пальцем и словно в утешение сообщила:
— Сегодня после обеда к вам приедет проректор университета, господин Юзефович. Порядочный и достойный человек.
Бальзак не сдержался.
— Выходит, Олизар не наделен такими высокими достоинствами?
— Я говорю о Юзефовиче, — уклонилась Эвелина, — и он вам понравится.
— О, мне нравится все, что вы делаете для меня, Ева. Всё.
— Я не советую вам иронизировать, Оноре. Вы разговариваете с дамой.
— Я разговариваю со звездой, с Северной Звездой.
А после обеда напротив него, в глубоком кресле, почтительно склонив голову, сидел Юзефович, заглядывал в глаза, щедро сыпал улыбками и без конца говорил, говорил, навевая своими тихими словами дремоту.
Сам Бальзак на этот раз был на редкость скуп на слова. Изысканнейшие комплименты господина
