лебезит перед ним эта лиса Гальперин? Почему старый ростовщик глядит на него, как кот на сало? Неужели у этого человека со светлым лбом и ласковой улыбкой много денег? Ведь Гальперин склоняет голову лишь перед богачами. И почему с ним явился верховненский камердинер Леон?
Вот и на Нехаму странный гость смотрит добрым, благожелательным взглядом. А чего хотел от нее Гальперин? Сердце содрогается в груди старого корчмаря. Но разве решится он спросить об этом Гальперина?
Прислонясь к стенке, корчмарь разглаживает бороду, искоса ловит одним глазом выражение лица Гальперина и вспоминает тихие, крадущиеся шаги, скрип двери, шепот в комнате Нехамы… Если б не этот иноземец… И что было на уме у плута Гальперина? Чего хотел он?..
На стенах дрожат неверные блики света. В их скупом сиянии темнеют старые черные бочки с водкою, тускло поблескивают миски и тарелки, а на полке теснятся ока, полуока, кварты и куманцы — неуклюжие мерки буйного хмеля, способного навеять какие угодно мысли.
Нехама сидит в своей комнате. Мертвая тишина в корчме гнетет ее. Она жалеет, зачем не крикнула, не позвала на помощь. Но надо ли было кричать? Разве почтенный старый Гальперин хотел сделать ей что-ни-будь худое? Слыханное ли дело? И кому может она доверить свои мысли? Кто посоветует, кто утешит? И в прошлом, переменчивом, как цвет неба, с детства и по сей день не знала она утешения.
В одиночестве росла она. Единственными подругами ее были березы в саду, степные цветы; ветры баюкали ее в детстве, ветры навевали мечты о счастье. Она любила слушать весною кукушку, спрашивала у кукушки, долго ли будет жить на свете, и та куковала бессчетно, до изнеможения. Нехама не раз видела господина Гальперина и знала, что от него зависит благосостояние отца, что корчма давно уже принадлежит господину Гальперину, а отец в ней только покорный слуга, и держится он тут лишь ради нее. Иногда она думала о далеких селениях и городах. Единственный раз, еще в детстве, побывала она в Бердичеве. Провожали в последний путь умершую мать, и город не понравился Нехаме. Здесь, в степи, она чувствовала себя свободной. Здесь, в степи, у дороги познавала Нехама жизнь. Какие только люди не заглядывали в корчму! Злые, молчаливые, гневные, добрые. А больше всего любила она говорливых и веселых чумаков, знала тоскливые чумацкие песни, те, что напевал верховненский крепостной Василь. Скоро потянутся чумаки с юга, расскажут о том, что видели в дороге, каких людей встречали. Выпьют водки, старики примутся сетовать на недолю и нужду, молодые запоют. Большое развлечение для Нехамы эти чумацкие обозы.
Нехама прислушивается. Тихо в корчме. Странный путешественник. И как лебезит перед ним господин Гальперин! Богач, верно. Она тихо выходит в корчму и садится за стойкой. Ее интересует коренастый иноземец, который все что-то пишет.
Из темного угла корчмы смотрит на Нехаму Леон. Она ощущает на себе его пылкий взор, но силится не встречаться с ним глазами.
Сердце ее замирает оттого, что он здесь. Перекинуться бы хоть одним словом. Но Нехама не нарушит своей клятвы отцу. Пусть все забудется, порастет полынью, как невспаханное поле. Может, и правду говорит отец: не пара они с Леоном…
А может, лучше уйти за ним. Куда? Да разве он сам, Леон, знает куда? Куда глаза глядят… Бросить на произвол судьбы старика отца. Но Леон — крепостной. Куда он убежит от своих господ? Под землей сыщут, собаками затравят, забьют.
Нехама кидает исподлобья жадный взгляд в темный угол. Леон сидит, уронив голову на руки. Тяжелый вздох вырывается из груди девушки.
Давно остыла яичница и устал стоять в углу реб Гальперин, а ночь все длилась, и хлестал дождь, и носился под окнами бешеный ветер. Приезжий на миг положил перо, аккуратно собрал исписанные листы, облегченно вздохнул и, развернув чистый лист бумаги, снова взялся за перо. На горизонте махнул светозарным крылом рассвет. Посветлели стекла, и стало видно, как таяла за ними осенняя ночь, а дождь стал утихать и скоро вовсе прекратился. В корчме словно бы стемнело. За стеной, под потолком в сенях трижды пропел петух.
За окнами сгинула ночь, и хмурый рассвет встречал в придорожной корчме Оноре де Бальзака.
Он дописал последнее письмо своему издателю Госслену в далекий Париж, бросил на стол перо. Увидел яичницу. Ощутив голод, он жадно придвинул сковородку и стал есть холодное кушанье; ломая черствый хлеб, он широко раскрывал рот, бросал туда ломтик и запивал молоком. Он успокоился, только когда сковородка была чиста и в кринке не осталось молока…
Тогда он поманил пальцем Гальперина. Он интересовался всем: дождем, корчмой, Бердичевом. Пришлось позвать на помощь Леона, и вскоре Бальзак и Гальперин уже прекрасно понимали друг друга.
Да, да, кивает головой банкир Гальперин, господин Бальзак может доверить ему письма, и не только письма… Все, в чем только возникнет необходимость, к услугам господина Бальзака. Когда ему понадобятся деньги? Сейчас или позже? Бальзак внимательно вглядывается в лицо Гальперина. Где он видел его?
В худенькой фигуре бердичевского банкира он улавливает сходство с парижскими биржевыми воротилами. Что же, Госслен знал, через кого платить ему гонорар. Хорошо, он доверит ему свои денежные дела. Господин Ротшильд из Вены рекомендовал его Госслену. Этого достаточно. Ротшильд связан с его издателями. В деньгах пока что, — Бальзак смеется весело и раскатисто, так, что грива каштановых волос колышется на плечах, — пока что в деньгах недостатка нет. Он поднимается и выходит из корчмы. Позади шагают Гальперин и корчмарь.
Над степью встает рассвет. Тяжелые, темные тучи обложили небо, но на востоке дрожит и переливается узкая золотистая полоска восхода. Гетманский тракт, залитый осенним дождем, извиваясь, уходит вдаль. Липы стоят печальные, безутешные.
Бальзак дышит полной грудью, точно измученный жаждой, пьет душистый степной воздух. Что-то знакомое ощущает он в этом воздухе. Там, за бесконечными шеренгами лип, за пасмурной степью и дождем, возник перед его глазами желанный дом и желанная женщина, и он тут же забыл об утомлении, о бессонной ночи и о далеком Париже, он требует лошадей, хрипло выговаривая заученное слово «кибитка», а через несколько минут забрызганная карета качается на выбоинах гетманского тракта, а за нею трясется черный рыдван Гальперина. Лошади дружно месят разъезженный путь, тяжело храпят, из ноздрей у них вылетают клубы пара. В глубине кареты, погруженный в свои мечты, кутается в плащ Оноре Бальзак.
У ворот корчмы замерла Нехама, грустным взглядом провожая карету. Журчит в канавах вода. Журавли серебряным треугольником летят на юг. Ветер покачивает кроны лип, кромсая дым над трубой корчмы. Гетманский тракт, скупо согретый осенним утренним солнцем, простерся до самого горизонта.
Глава вторая. КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ
Как это началось? Ну можно ли сразу ответить на такой откровенный вопрос! Под окнами дома ужом извивалась шумная улица Фортюне. Лапчатая листва платанов создавала на тротуарах островки тени. Молодые люди, затянутые в дорогие костюмы по английской моде, поблескивая стеклышками лорнетов, выставляя напоказ шелковые цилиндры и лайковые перчатки, гарцевали по мостовой на взятых в долг лошадях. В долг были взяты не только лошади, — он мог бы поклясться, что и цилиндры, и перчатки, и белопенные жабо — все это взято в долг. Стоя у окна, налегая грудью на мраморный подоконник, он с презрительным вниманием наблюдал за потоком шумной, пенящейся и жалкой жизни под окнами его дома.
Все в долг, все, — злобно пробормотал Бальзак и саркастически рассмеялся. Еще бы, он и сам в долгах, как рыба в чешуе. Кому только он не задолжал! Если эта лиса Госслен не потребует от него возврата денег, небо смилуется над ним, и он еще немного побездельничает на этом свете.
Внизу заиграла шарманка. Смуглый усатый итальянец — о, он узнавал представителей этой братии с первого взгляда! — затянул грустную песню о не менее грустной любви. Две девушки остановились около него, но остальные пешеходы шагали своей дорогой, не оглядываясь на шарманщика.
В Париже была жара. Жара была на улице Фортюне. Никто не желал слушать песни о несчастной любви: всем хотелось счастья. Бальзаку вдруг пришла в голову забавная мысль: а что, если придется
