какие штабные игры?
Сейчас, когда там, в Москве, под зачехленными звездами что-то сдвинулось, когда там приняли решение ударить всем кулаком, выпал шанс рассчитаться. За все унижения первых лет войны, за то бессилие, когда Черноморский флот неуклюже пытался поразить пустоту. Когда корабли швыряли 500-кг снаряды по пехоте, когда гибли под бомбами наглых пикировщиков, когда прятались на кавказских базах. Когда боевые корабли возили раненых и ящики со снарядами и патронами, выполняя работу самоходных барж и госпитальных судов. Когда бросали, не в силах помочь, свои десанты. Когда драгоценные корабли берегли «на будущее», жертвуя людьми, сотнями беззащитных мотоботов и шаланд, взявших на себя честь и тяжесть нести военно-морской флаг.
Он, командующий, с самой революционной на свете фамилией, смотрел в сторону берега. Почти два года прошло. Тогда его здесь не было. Все верно — командующий не должен попасть в плен. И даже его тело с пулевым отверстием в виске враг не должен видеть. Москва была права, не возразив и даже поддержав просьбу об эвакуации высшего командного состава. Здравый голос рассудка. Но у тех, кто тогда остался на Херсонесе, имелась и иная правда. И эти два года Командующий, уже снятый, уже принявший Амурскую флотилию, потом вновь возвращенный к «своему» флоту, награжденный, повышенный в звании, гнал от себя болезненные мысли. Вины за те июльские дни на нем не было. Не было! Командующий выполнял приказ. Москва тогда одобрила, решила за всех.
Риск. Флот ведет бой. Почти весь Черноморский флот здесь. Руки развязаны. Известны минные поля противника, известны его планы, в воздухе господствует наша авиация. Флот топит врага. Делает свое дело. Потери немцев будут колоссальными. Москва не возражала против разумного риска. И он, риск, оправдывается. Конечно, невозможно перетопить все суда противника. Война — это трезвый расчет. И каждая операция ставит перед собой реальные задачи.
Тогда, в июле 42-го, у прижатых к обрывам Херсонеса остатков войск СОРа[63] реальных задач не было. У Командующего там остались десятки друзей и знакомых. О судьбе кого-то он знал, но большинство… Кто-то, наверное, все-таки жив, в плену.
«Товарищ адмирал, имеете ли вы родственников и друзей на оккупированной территории?»
«Никак нет, уже не имею».
Командующий снял фуражку, вытер лоб и негромко обратился к командиру линкора и всем присутствующим в боевой рубке:
— Товарищ капитан первого ранга, товарищи офицеры, приказываю идти на сближение с противником…
Линкор «Севастополь» (он же «Парижская коммуна») прожил не самую счастливую жизнь. Как, впрочем, и все дредноуты того проекта. Ни одному из линкоров, достроенных в годы Первой мировой войны и уже к тому времени морально и технически устаревших, не пришлось сойтись лицом к лицу с громадным бронированным противником, обменяться разящими, сокрушительными залпами. Другие войны, другие времена. Скоро кончится и эта война, и корабль переведут в «учебные». Еще 5-10 лет жизни, и отжившая свое дорогостоящая бронированная лохань, наследие царского режима, пойдет на слом.
…Когда из дымной пелены возник огромный прямой нос русского линкора, командир БДБ F-405 не поверил своим глазам. Бронированная громадина была чудовищно близка. Длинный корпус, разрисованный угловатым четырехцветным камуфляжем, — «Парижский коммунар», или как его там?! Как-то обреченно ударил спаренный автомат с идущей рядом баржи, стукнуло 75-миллиметровое. Сверкнули отрекошетившие от русской брони снаряды.
— Михель, ты видишь?! — капитан кинул взгляд на палубу, забитую онемевшими пехотинцами и саперами.
— Черт! — наводчик лихорадочно разворачивал турель 20-мм автомата.
Выстрелить F-405 не успела. Русский линкор дал залп правым бортом…
Вода казалось ледяной. Лишь правое плечо, развороченное осколком, горело. Из последних сил держась на плаву, немецкий лейтенант осознал, что давно догадывался, что именно так и будет. Чужое море, выстрелы чужих орудий. Грохот в ушах, холод волн. Это смерть. На артиллерийской барже есть 88- миллиметровое. Возможно, они…
Они остановят линкор? Забавно. Ох, если бы не плечо! Боже, прими душу неразумного лейтенанта…
Гром многоорудийного залпа рвал дым и туман. «Севастополь» шел вдоль неровного строя транспортов. Часть барж пыталась отвернуть к югу-востоку и попала под огонь бронекатеров. Остальные транспорты начали поворачивать назад, к Херсонесу. Вид огромного русского корабля действовал убийственнее его залпов. Открывать огонь по гиганту уже никто не решался. «Севастополь» сосредоточил огонь на «Тотиле». Крупный транспорт пытался уклониться, выжимая из мощных машин все что возможно.
Корма уже пылала. С «Тотилы» пытались что-то сигнализировать. На мгновение артиллерийская канонада утихла, лишь с тонущей БДБ строчил по линкору одинокий сумасшедший МГ. Нет, бой еще продолжался…
Светало медленно. Утро выдалось хмурым, возможно, из-за клубов дыма, тянущегося над берегом с запада. В промоине у обрыва к морю было даже зябко. Продолжала грохотать артиллерия. Дивизионы артполков били залпами. Глухой рык 152-мм гаубиц давил на уши, шелестели снаряды где-то высоко в сером зените. Еще выше мелькали тени истребителей. За это утро Женька видел единственный воздушный бой: «яки» сцепились с тремя «стодесятыми».[64] Зато волны наших штурмовиков неутомимо шли и шли к бухтам. Там, в Камышовой и Казачьей, стоял сплошной гул.
— Хана немцу, — сказал старшина второй статьи, разогревавший над маленьким костерком банку консервов. — Спекся фриц. Тут им не Сталинград, тут только вспотеть и успеешь.
— Ну и хрен с ними, — сказала Катрин, заинтересованно наблюдая за начавшим булькать содержимым банки. — Слушай, одессит, у нас галеты имеются. С мучным самая сытость.
— Вообще-то я калужский, — сказал старшина, поглядывая на непонятных гостей в камуфляжных костюмах. — Но у нас тут все земляки. Сейчас братва подтянется, поделимся сухим пайком. Что-то кухня не торопится.
— «Пробки» на дорогах, — сообщила Катрин, присаживаясь к огоньку.
— Давайте, придвигайтесь. Пока затишье, подзаправиться успеем, — старшина вопросительно глянул на Женьку.
Ну да, погоны-то камуфляжем прикрыты.
— Младший лейтенант Земляков, переводчик, — представился Женька. — Ждем пленных.
— Будут, — убежденно заверил старшина. — Город мы освободили. Говорят, там румыны толпами сдавались. И здесь будет вам работа. Вот позавтракаем…
— О, он уже завтракает. А подождать боевых товарищей? — в ложбину скатился коренастый боец с распахнутым воротом гимнастерки, демонстрирующим тельник. Грудь «альбатроса морей» в лучших традициях перехватывали перекрещенные пулеметные ленты. За красавцем спускались еще трое морпехов.
— Ждем-ждем! — заверил старшина. — Вот, товарищи переводчики на огонек заглянули. Что там с кухней, не слышали?
— Так известно что. Старшина у нас следопыт известный…
Неожиданно близко ударил пулемет. Сквозь длинную, чуть ли не во всю ленту, очередь донеслись крики. Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы, затрещали автоматы.
— Вот тебе и кухня, дождались, — старшина метнулся из ложбины следом за товарищами. — За консервой присмотрите…
