Проснулся Герман от щебета. Зяблики разгалделись. Думать ни о чем не хотелось. Сквозь веки щекотал солнечный свет. Кобура нагана давила в бок, но шевелиться не хотелось еще сильнее, чем вспоминать и задумываться.
- Эй, ваше благородие, снедать будешь, или забастовку объявил? - по каблуку сапога постучали. Довольно вежливо, - надо думать, господин пролетарий выспался и пребывал в чудном расположении революционного духа.
Герман сел и чуть не стукнулся макушкой об ось брички.
Пашка ухмыльнулся:
- Силен дрыхнуть, господин прапорщик. Давай-ка потрапезничаем. Дел полно.
Герман выполз из-под брички. У ведра с водой устроился на корточках Прот, ополаскивал заспанную физиономию.
- Ты, ваше благородие, давай, тоже умойся. Екатерина Георгиевна о водных процедурах отдельно упомянула.
Завтрак был скромным: остатки хлеба, тоненькие ломтики сала, последний, с трудом расколотый кусок сахара.
- Пояса придется затянуть, - бодро заявил Пашка, наливая в единственную кружку холодной воды. - На ужин щи из крапивы сварим. В обед приказано поститься, костер не разводить. Унюхать могут.
- А ужин не унюхают? - пробормотал Герман, стараясь аккуратнее класть в рот крошащийся колючий хлеб.
- В потемках спокойнее, лишних носов меньше, - пояснил Пашка. - Хитрых дров Екатерина Георгиевна нам припасла. К тому же обещалась к полуночи непременно вернуться. Намекала, что по возможности харчей притащит.
- Ты ей прямо как своему комиссару веришь, - с неожиданной для самого себя злобой сказал Герман.
Пашка глянул искоса:
- Чего ж не верить знающему человеку? Сурова девица, конечно, да как же ей без этого? Ты злобство копить заканчивай. Вчера некуда было деваться. Шлепнули бы нас без долгих разговоров.
- Да с чего ты взял? По себе судите, 'товарищы-ы'?
- Что я совсем дурной, чтобы не понять? Твой поручик на нас уже как на прелые колоды смотрел. Да и ты, прапор, если без злобы припомнить, тоже догадался бы.
Герман промолчал, взял протянутую Протом кружку с водой. Поздно кричать, револьвером грозить. Преступник и однозначный предатель вы, господин 'почти подпоручик'.
- Павел, а что еще Екатерина Георгиевна приказала, когда уходила? - спросил мальчик, собирая крошки с тряпицы, служащей скатертью.
- Первое - вести себя тише мышей, - Пашка загибал пальцы. - Второе - обиходить лошадей. Третье - пулемет должен блестеть как у кота яйца. Винтовки и шпалеры - само собой. Четвертое - постираться. Про ужин я уже сказал. Главное, - соблюдать повышенную бдительность. Да, когда будем стираться, не забыть про командирские галифе и сорочку.
- Я стирать дамские портки не буду, - категорически заявил Герман.
- Ага, ты же гордый, - кивнул Пашка. - Ничего, обойдемся. Я вот Екатерине Георгиевне юбку помогал штопать, не погнушался. Хрен с тобой, ваше благородие. Ты хоть свое исподнее простирни. И повязку. А то вокруг благородного лба чирьи венчиком разбегутся.
- Я работы не боюсь, - резко сказал Герман. - И лошадей почищу, и все остальное сделаю. Но полоскать женское белье занятие непристойное, и никакие революционные декреты меня это делать не заставят.
- Какое ж белье, ежели это галифе? - удивился Пашка. - Экий ты законник, ваше благородие. Окуляры треснутые, а все туда же.
- Я могу постирать, - сказал Прот. - Кому-то все равно на страже стоять придется. Сама-то она давно ушла?
- Так едва забрезжило, меня разбудила, - с гордостью сказал Пашка. - Одежку приготовили, и ушла себе. Вот только нога у нее побаливает. Голеностоп поврежден. А до Мерефы далековато. Как дойдет?
- Она выносливая, - процедил Герман. - Как кобыла породистая.
- Это да, - Пашка глянул насмешливо. - Только ножки у нашей Екатерины куда симпатишнее лошадкиных. О-хо-хо, и откуда этакие барышни берутся? Нет, обязательно нужно в Москву съездить.
- Какая она тебе барышня? На ней оружия бряцает, больше, чем на броневике.
- Ну, всё едино, - отчего-то разом помрачневший Пашка поскреб голову, очищая кудри от травинок и прочей шелухи. - Екатерина Георгиевна, наша, она.... Знаете, как она австрияцкий штык пристроила? Вот сюда, - парень похлопал себя по пояснице, - и, что чудно, - не заметно. Задок как задок. Глянуть приятно.
Герман молча поднялся и пошел к лошадям.
- А я що? Я ж только про штык, - пробормотал Пашка и подмигнул мальчику.
Вода журчала, ступням было прохладно. В ветвях шумели птицы, и солнечные лучи, под задорный 'фьит-фьит' зябликов, наперегонки скользили по узкому руслу ручейка. Вот с кальсон пятна смывались куда как труднее. Герман тер и с золой, и с песком, но результаты были весьма неутешительными. Да, белье одичавшего мужчины - весьма постыдное зрелище.
По другую сторону ручья старался Прот. Голым мальчик выглядел совсем уж жутковато: набор тонких плашек и деревянных шаров, кое-как обтянутых бледной кожей. Тужился выжать тяжелые галифе.
Герман не выдержал:
- Давай помогу.
Вместе отжали все вещи.
- Плохо отстирывается, - жалобно сказал Прот. - Без мыла просто никак.
Герман оглянулся на заросший склон яра:
- Товарищ Пашка прошляпит, тогда нам намылят.
Прапорщик, стесняясь наготы, снял с ветки портупею с кобурой, повесил на шею. Посидели, подставляя спины теплым лучам солнца. Мальчик вздохнул:
- Как думаете, Герман Олегович, долго еще война продлится?
- Ты меня спрашиваешь? Если б я знал... Ты-то сам, что-то такое предчувствуешь или нет? Между нами, ты действительно, ну... прорицать способен?
- Да разве это прорицания? Я же не гадалка и не святой старец. Почему-то от меня советов мудрых все ждут. Откуда, Герман Олегович? Я даже если вижу, разве способен истолковать по уму?
- Вероятно, люди считают, что можешь, - глубокомысленно пробормотал Герман, потирая свои исцарапанные колени. - Недаром на тебя облавную охоту открыли. Можешь гордиться.
- Смеетесь, - мальчик попытался неловкими пальцами левой руки убрать падающие на глаза волосы. - Я понимаю, мерзко это выглядит. Сопливый калека бегает, жизнь свою спасает. Вокруг люди понапрасну гибнут. Труслив я, боюсь клетки. Я столько лет под замком сидел. Из кельи выйти на час в день позволяли. Даже блаженным, Герман Олегович, хочется почаще солнце видеть.
- Ну перестань, Прот. Какой же ты блаженный? Определенные физические недостатки у каждого есть. Вот у меня, например, очки. Конечно, фигурами и железной мускулатурой мы с тобой похвастать не можем. Ничего не поделаешь. Но уж юродствовать ни к чему. Власяницы, цепи и вериги нам с тобою не грозят. В крайнем случае, расстреляют как классово чуждый элемент. Возиться с нами никто не станет.
- Вы полагаете? - прошептал мальчик с напугавшей Германа надеждой.
- Я полагаю, нам нужно белье развесить сушиться, - поспешно сказал прапорщик. - А то застигнут нас в костюмах Адама. Нужно уважать чужие чувства. Расстреливать нас с тобой в неглиже - такое не
