на человеке не может быть не триумфальным, только триумфальным! — повысил он голос. — Ибо только в этом случае мы сможем заинтересовать нашим препаратом владельцев химических заводов и наладить промышленное производство пенициллина.
— Сколько литров плесневого бульона в неделю потребуется лаборатории? — спросил Хитли.
— Чем больше — тем лучше. Но не менее ста литров.
— Это невозможно, сэр. Не в наших силах ускорить рост плесени на питательной среде.
Флори сдвинул на лоб очки, прищурившись, вгляделся в бледное лицо Хитли.
— Когда в мире идет война, молодой человек, и погибают миллионы, — проговорил он раздельно, — словечко «невозможно» изымается из лексикона и вычеркивается из словарей. И ровно через неделю вы предоставите в распоряжение доктора Чейна сто литров плесневого бульона и ни пинтой меньше!
— Слушаюсь, сэр! — упавшим голосом ответил Хитли. Сто литров плесневого бульона в неделю! До сих пор ему удавалось получать не более двадцати пяти.
Флори резко поднялся из-за стола.
— Сто литров и не пинтой меньше! — громко повторил он. — И только тогда мы сможем рассчитывать на успех в ближайшее время.
Прошло чуть более полутора месяцев после смерти полицейского. Хитли еженедельно получал сто литров желтого бульона, содержащего в себе драгоценный пенициллин. В лаборатории постепенно накапливался коричневый порошок, и каждый кристаллик его был на строжайшем учете. Флори готовился к новому испытанию пенициллина на человеке. Он верил в удачу и своей верой заражал остальных. Вся его группа работала по шестнадцать—восемнадцать часов в сутки, забыв о выходных и праздничных днях.
Второй эксперимент был произведен в конце мая того же 1941 года. На этот раз пенициллин испытывался сразу на трех больных. Все трое были обречены на неминуемую гибель. У всех троих был сепсис.
Препарат ввели в кровь. Уже было известно, что пенициллин из организма быстро выводится почками, и поэтому его внутривенные инъекции повторялись каждые три часа.
Через несколько дней, как и предвидел Флори, магическое лекарство сотворило чудо. Двое больных выздоровели и выписывались из больницы, а третий — ребенок — погиб, но не от сепсиса, а от внезапного кровоизлияния в мозг.
Теперь даже самые строгие судьи понимали, что медицина обрела новый лекарственный препарат небывалой силы действия.
Оксфордская группа закончила свою работу, на которую ушло почти три года титанического труда, но фанфары в ее честь не прозвучали. Все оказалось до обидного будничным, хотя, казалось бы, вся химическая промышленность Великобритании должна была немедленно заинтересоваться пенициллином и начать его массовое производство. Казалось бы...
Сотрудники Флори побывали на всех крупных химических предприятиях, тщетно пытаясь заинтересовать промышленников новым лечебным препаратом. Их выслушивали, их поздравляли и всякий раз вежливо отказывали, ссылаясь на неотложные правительственные заказы.
То было трудное время для страны. Англия подвергалась ожесточенным бомбардировкам. Она воевала и готовилась воевать на всех фронтах, и вся ее промышленность работала только на войну.
Флори выехал на север, в графство Ланкашир, к своему школьному приятелю Уилсону — совладельцу небольшого химического завода. Это была его последняя попытка внедрить пенициллин в промышленное производство. Сам он ни на минуту не сомневался, что массовый выпуск пенициллина имеет военное значение, и надеялся убедить в этом Уилсона.
Уилсон встретил его радушно, показал завод, провел в свой кабинет, внимательно выслушал.
— Конечно же, Говард, вы сделали весьма важные наблюдения, но продуктивность вашего метода мала, и производство вашего лечебного препарата коммерчески не оправдает себя. Поверьте мне.
— Речь идет не о коммерции, а десятках, сотнях тысяч человеческих жизней, которые спасти может только пенициллин.
— Я понимаю вас, Говард... Но для лечения всего лишь одного больного требуются тысячи литров плесневой культуры. Практически это неосуществимо. На моем заводе, по крайней мере.
— Что же делать? Уилсон улыбнулся.
— Ждать окончания войны, Говард. И клянусь, я буду первым, кто начнет выпускать ваш пенициллин.
Но Флори не мог ждать. Через несколько дней вместе с Хитли он вылетел в Соединенные Штаты Америки, В своих дорожных саквояжах ученые везли через океан несколько чашек Петри, засеянных чудодейственным грибком Penicillium notatum, и, на-верное, то был самый ценный груз на борту самолета, поднявшегося в ту июньскую ночь с лиссабонского аэродрома (1 Во время второй мировой войны связь Европы с США осуществлялась через нейтральную Португалию).
Лаборатория в Пеори
Июльский зной был нестерпим, и Флори всю дорогу от Чикаго до Пеори опасался за драгоценную плесень в чашках Петри, плохо переносящую высокие температуры. Если плесень погибнет, поездка в Америку потеряет смысл.
Серая лента автострады казалась бесконечной, как и желтые кукурузные поля, вплотную подступающие к обочинам. Сухо шуршали шины. В салоне автобуса слегка попахивало газолином и землей, разогретой солнцем. Немногочисленные пассажиры дремали, сморенные, должно быть, духотой и однообразием ландшафта за окнами. Дремал и Хитли, бесцеремонно привалившись плечом к Флори, а Флори тревожно думал о предстоящей встрече с доктором Когхиллом, совсем незнакомым ему человеком, и время от времени нетерпеливо поглядывал на часы, стрелки которых двигались с черепашьей скоростью.
Что же вело его в Пеори — захолустный городок, «кукурузную столицу» штата Иллинойс? Почему он не задержался ни в Нью-Йорке, ни в Чикаго? И чем приглянулось ему единственное научно- исследовательское учреждение Пеори — «Северная лаборатория», изыскивающая способы очистки рек Среднего Запада от сельскохозяйственных отбросов?
Интуитивно он чувствовал, что выбор этой лаборатории сделан им правильно, хотя и не строил радужных надежд на будущее. Сам он и его лаборатория в Оксфорде занимались чудодейственным грибком Penicillium notatum. Лаборатория в Пеори тоже работала с плесневыми грибками, но другого вида. Одним из ее отделов заведовал известный американский миколог Чарлз Том, некогда консультировавший самого Флеминга. Флори надеялся заинтересовать доктора Когхилла и его коллег пенициллином и подключить их к работе над этим замечательным веществом, еще неизвестным практической медицине.
За окном автобуса мелькали редкие фермерские строения, похожие на суденышки, затерянные в море. В выгоревшем до белизны небе, распластав черные крылья, лениво парили одинокие птицы.
Подобный седой вечности, над миром нависал нерушимый покой. Америка еще не воевала, и мало кто знал, что от войны ее отделяет всего пять месяцев.
Запыленный автобус въезжал в Пеори. Городок тонул в ленивой полудреме. Нехотя дымились трубы его кустарных заводиков, выпускающих самую мирную продукцию — кукурузный крахмал.
«Не может быть, — думал Флори, — чтобы в мирной, богатой стране не нашлось средств для производства пенициллина и его испытания...»
С доктором Когхиллом — руководителем лаборатории — он встретился через полчаса после приезда в Пеори, едва успев переодеться-с дороги и ополоснуть лицо,
Когхилл был неплохо осведомлен о работах Флеминга, но никогда не слышал ни о самом Флори, ни о его группе.
— Простите, мистер Флори, мое невежество. Последние годы приходится заниматься вопросами, весьма далекими от медицины, — смущенно оправдывался он. — По правде говоря, я уже давно не считаю себя врачом. Так сложились обстоятельства.
Под потолком тихо жужжал вентилятор. С улицы доносилась негромкая мелодия грустного блюза.
