точно смогут объяснить маленьким детям, что, как, зачем и почему. И потом, общество никогда не даст тебе поступить не согласно его принципам, его основам. Тут уж волей-неволей смиришься и будешь соблюдать этикет предков. А если нет, кто-нибудь обязательно объяснит тебе — и нет никакой гарантии, что без рукоприкладства, — как нужно вести себя в этом обществе…
Слава богу, Гермия избавлена от всего этого. Она самостоятельная взрослая женщина, которая ни от кого не зависит. И никто, никогда не может приказать ей: слушайся мужа… А уж тем более такого мужа, как Констанс…
— О чем задумалась? — Лицо Констанса светилось лукавством.
— О том, какое все-таки счастье быть самодостаточным человеком.
— То есть?
— Ни от кого не зависеть, не быть никому обязанной. Знать, что никто не заставит тебя делать то, что противно твоей воле.
— Да, это здорово, — согласился Констанс. — Только вот абсолютной свободы все равно нет, как ни крути. Так или иначе человек зависит от своих родителей, от друзей, от любимого… Или любимой… — Последнее слово почему-то заставило его покраснеть. — И даже если это не материальная, а моральная зависимость, полной свободы все равно нет. А почему ты об этом думаешь именно сейчас?
Гермия на секунду усомнилась, ответить ли ему правду или отшутиться, но все-таки решила быть искренней:
— Поная так часто рассуждает о месте жены в семейной иерархии, что мне, честно говоря, не по себе. Не хотела бы я оказаться на ее месте…
— Она по-своему счастлива, — пожал плечами Констанс. — Для нее такое отношение — норма жизни. Так воспитали.
— Вот-вот. Так воспитали. Я радуюсь тому, что я воспитана в других традициях. Что я увидела бы в жизни, чего добилась, если бы каждый божий день занималась детьми, домом и готовкой пищи…
— Поверь, этого бы тебе вполне хватило. Ты не знала бы о том, что можно сделать больше.
— Но я, слава богу, знаю.
— Наверное… Вообще… это очень спорный вопрос.
— Спорный для тебя, Констанс. Потому что ты во все времена был бы свободен. Для мужчин свобода — данность, которой они бездумно пользуются. Потому что не знают, что такое зависимость.
— Ты начала философствовать? — усмехнулся Констанс. — Не замечал этого раньше. Наверное, подействовал хороший ужин.
Гермия вспыхнула.
— Не замечал? Странно, что ты вообще меня замечал… С тобой невозможно говорить о серьезных вещах. Ты любую трагедию превратишь в водевиль!
— Это не-еправда, доро-огая, — проблеял Констанс, пытаясь передать интонацию Пойта. — И потом, вре-едно волноваться перед сном…
6
Спала Гермия ужасно. Ей снился Поит, за которым гнались огромные драконы, больше напоминавшие динозавров. Снился Констанс, который что-то постоянно говорил ей, но Гермия была до того напугана, что не разбирала его слов. Снился ее офис в Мэйвиле, где вместо работников сидели какие-то странные существа с серой кожей, покрытой пупырышками. И снилось, что она сама такое же существо, только, может быть, чуть-чуть побольше ростом. Последний отрывок сна не вызвал у нее ни страха, ни отвращения, а только какую-то непроходимую тоску, чувство безысходности.
Впрочем, чему тут удивляться? Те перемены, которые неожиданно произошли в ее жизни, не могли пройти мимо подсознания. Вот оно и высказало свое мнение по этому поводу. А уж расшифровать его и сделать выводы — задача Гермии. Только решать эту задачу ей почему-то совершенно не хотелось.
Разбудила ее Поная, которая указала девушке на кухню, очевидно сообщая, что завтрак уже на столе. Гермия поднялась с неудобного ложа — вспоминая про себя «Принцессу на горошине», хотя, какая уж тут горошина, скорее, груда булыжников — и отправилась на поиски Констанса. Ей очень хотелось принять подобие душа или хотя бы умыться. Правда, в наличии водопровода на острове она сильно сомневалась.
Вместо Констанса она обнаружила Джамбату, который и показал ей, где находятся «удобства». Или «неудобства», как окрестила про себя Гермия маленькое сооружение во дворе, лишь отдаленно напоминающее умывальник.
Джамбата-младший, смуглый крепкий мальчуган с глазами-оливками, постоянно что-то напевающий на бахаза, помог ей наладить эту нехитрую систему и принес воды. Гермии хотелось пить, но она воздержалась от этого рискованного шага: бурый цвет воды моментально истребил в ней жажду. Умывшись, она, как смогла, поблагодарила Джамбату-младшего и продолжила бродить в поисках Констанса. Ей стало даже не по себе из-за его отсутствия.
Не то, чтобы она хотела видеть его… Вчера за ужином он наговорил ей столько глупостей и гадостей в своем репертуаре… Просто, оправдывалась Гермия перед самой собой, я чувствую себя некомфортно. Здесь все чужое: культура, люди, земля… Это давит и пугает. А Констанс все-таки земляк и, как ни крути, близкий человек. Во всяком случае, эти обстоятельства позволяют считать его таковым… И с ним ей все же спокойнее.
Гермия увидела его на заднем дворе дома. Он стоял и с видимым удовольствием курил сигарету, возможно, первую за сегодняшний день. Она улыбнулась: как мало человеку нужно для того, чтобы почувствовать себя хорошо. Какая-то сигарета… Всего лишь палочка, из которой идет дым. Впрочем, у нее тоже есть свои маленькие радости. Сладкое, например…
Констанс услышал шаги и обернулся. К нему приближалась Гермия. На ее лице было написано какое- то удивительно благостное выражение. Наверное, потому что умылась. На щеках и крыльях носа до сих пор остались капельки. Как будто серебро росы на нежных лепестках утреннего цветка…
Внезапно он вспомнил о портсигаре. Серебряный предатель был в его руке. Констанс расслабился, разомлел, затянувшись вожделенной сигаретой, и забыл положить его в карман. Теперь это была задача не из легких. Нужно было решить ее так, чтобы не заметила любопытная Гермия.
Констанс быстрым движением убрал руку за спину и попытался нащупать карман в джинсах. Сделать при этом невозмутимое лицо человека, у которого абсолютно чистая совесть, было еще сложнее. Но Констанс попытался. Однако одурачить Гермию оказалось не так уж просто. Ее пытливый зеленый взгляд тут же скользнул вниз, к руке Констанса, лихорадочно шарящей в поисках кармана.
— Что это ты там прячешь? — тоном тюремного надзирателя поинтересовалась она.
Этот тон заставил Констанса на секунду забыть о том, что они уже не женаты.
— Это вместо «доброе утро, Конни»? — игриво поинтересовался он.
Гермия нахмурилась.
— Вообще-то я давно уже не называю тебя «Конни». Но от ответа все же не увиливай. Что ты прячешь?
— Отвечу, если ты назовешь меня «Конни». — Интересно, что сейчас думает о нем Гермия? Наверное, решила, что он совсем выжил из ума… Но пусть лучше думает так, чем увидит этот портсигар…
— Констанс, перестань дурачиться. Даже если эта вещь очернит твое достоинство, я все равно никому не расскажу. Ты же знаешь…
О, если бы ты знала, как эта вещь «очернит мое достоинство», усмехнулся про себя Констанс. Наверное, ты не захотела бы ее видеть, Гермия Шайн. Тебе удобно думать, что я больше не люблю тебя, что между нами все кончено. Это твой способ самозащиты и, может быть, ты сама о нем не догадываешься. Так зачем ломать хрупкую иллюзию того, что все забыто, все в прошлом? Зачем делать больно и себе, и мне?
— Гермия…
