ответит честно.
– Почему? Ну, может, потому, что меня устраивает ваша работа? – неубедительно ответил он.
– Да, но я же не профессионал. Вы сами сказали: куда глаза смотрели, наверное, я был не в себе...
– Это да, – не стал спорить он.
– И вся эта моя история с дипломом, с трудовой. Почему? Поймите меня правильно, я очень вам благодарна, эта работа мне очень нужна. Я просто интересуюсь.
– Любопытствуете? – иронично уточнил он.
Я кивнула. Он помолчал, а потом сказал:
– Так именно по этой причине я вас и оставил.
– По какой?
– Что вам эта работа нужна. – Он развел руками и выразительно посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
Я нахмурилась. Объяснение не работало.
– Она много кому нужна.
– Да, вы правы. Много кому. Любой студент будет счастлив ее заполучить. Да и выпускник тоже. Знаете, сколько их у меня уже было?
– Вот именно! – закивала я. – Вот именно.
– Что именно? – вздохнул он. – Все они приходят, работают год, от силы два, потом сдают экзамен и уходят искать собственную практику. Порой забирая с собой парочку моих клиентов. И на каждом углу кричат, что были правой рукой самого Журавлева. А вы...
– А я завести собственную практику не могу, – осенило наконец и меня.
– По крайней мере, не в ближайшие шесть-восемь лет.
– Да что уж там, не в этой жизни, – согласилась я.
– Работаете вы хорошо и условиями, кажется, довольны. Что, кстати, тоже редкость. Все, кто метит в адвокаты, имеют аппетиты куда более «здоровые». Так что все объяснимо и банально, – закончил он, окончательно развеяв мои глупые, как оказалось, сомнения. С чего я вообще взяла, что он может интересоваться мной как-то противоправно? Его интерес – исключительно в рамках Трудового кодекса. Да он вообще ничем другим, кроме работы, не интересуется. Именно поэтому он такой известный адвокат. Мне бы выдохнуть с облегчением, но я... почему-то почувствовала необъяснимую грусть. Даже не саму грусть, а только эхо от нее, только легкое дуновение ветерка. Неуловимое минутное сожаление... о чем? Я сама не знала. Что все объяснилось так... элементарно? Устал человек от смены персонала, хочет, чтобы с ним работал кто-то, кто не метит, по большому счету, на его собственное место. Что в этом такого?
Ничего. Абсолютно. Только вот... у меня же было какое-то странное чувство, что этим все не ограничивается. Хотя что я знаю о чувствах? При отсутствии личной жизни? Самое сильное чувство, которое я испытала за свою жизнь, – это чувство плена, не покидавшее меня долгие годы. Ощущение плена. И вот, когда я свободна, мне становится грустно. И я сама не могу сказать почему. Я посмотрела украдкой на тонкий сосредоточенный профиль моего босса, моей Синей Бороды и задумалась. Ведь он, по сути, совершенно лишен всего того, что принято считать жизнью, в чем принято видеть смысл. Бежит, читает бумаги, забывает поесть или даже сменить рубашку. Зачем? Чтобы заработать еще денег? Да, это я понимаю. Деньги – это то, что я очень понимаю. Но разве у него их нет? А если они у него есть, почему же, глядя на него, очень трудно сказать, что он свободен? Нет, он просто в другом плену, в плену своего дела. И этот плен разрушить еще сложнее, чем мой. Мне для полного счастья или, вернее, для полной свободы достаточно пары кед и работы, которая обеспечит меня творожками и комнатой с подоконником. Ему – моему шефу – нужно значительно больше. И он даже не может оторваться, чтобы увидеть рядом с собой живого человека. Вот, опять читает какую-то статью. Что в ней такого? Интересно, а есть ли у него друзья?
– Вероника, нам пора меняться. И, кстати, заправиться тоже, – отчеканил он, прервав сумбурный поток моих необъяснимых мыслей.
– Можем еще проехать километров пятьдесят.
– Нет уж, увольте, – усмехнулся он. – На наших трассах нельзя рисковать остаться без бензина. Тут, может, до самой Самары будет пара-тройка заправок. Зачем же подставляться. Как только увидим приличное место, остановимся.
– Вы думаете, тут будет приличное? – усомнилась я.
– Ну, любое. Неприличное тоже подойдет. Вы, кстати, выглядите уставшей.
– Спасибо за комплимент, – фыркнула я, а в награду получила такой удивленный взгляд! Он, кажется, даже не понял, о чем я. Я пояснила:
– Женщине никогда не говорят, что она плохо выглядит. Даже если она позеленела от усталости.
– А! – воскликнул он, вероятно, еще меньше поняв из моего пояснения.
Я плюнула и уткнулась вперед. В принципе чего там говорить, я устала. Больше, чем я могла представить. Еду куда-то, черт знает куда, черт знает с кем. Зарабатываю зарплату, живу какой-то странной жизнью. Что я собираюсь делать? В жизни, я имею в виду. Хочу сделать карьеру? Да, конечно! Но я слишком ленива для этого. Мне уже почти двадцать четыре года, а я никого никогда не любила. Никого и никогда. Более того, я и не хотела никого любить. Даже когда мои одноклассницы сходили с ума от одного только вида какого-нибудь Томаса Андерса, завешивая его портретами все стены, я упорно хотела, чтобы меня просто оставили в покое. Может быть, со мной что-то не так? Не хватает какого-то гормона? Почему те самые пресловутые биологические часы не начинают бить в набат где-то у меня внутри?
– Вот же ЛУКОЙЛ! – воскликнул Журавлев, снова приводя меня в чувство и возвращая в реальный мир.
– Где? – Я повернула голову в сторону стремительно приближающихся красно-белых знаков. Я резко нажала на тормоз, на что послушная сильная машина отреагировала незамедлительно. Меня от броска вперед спасли ремни безопасности, Синяя Борода с размаху впечатался в спинку моего сиденья и чертыхнулся. Впервые, кажется, на моей памяти он сказал что-то неприличное.
– Извините, – пискнула я, аккуратно выправляя ход машины и сворачивая на заправку.
– Видимо, вы устали больше, чем хотите показать, – констатировал он, вернув себе привычное самообладание.
Я не стала с ним спорить. И вообще, я как-то расстроилась, сама не зная почему. Мне захотелось вдруг домой, а от перспективы пробыть с Синей Бородой в незнакомом городе целых пять дней стало совсем грустно. Я забралась на заднее сиденье автомобиля, высвободив себе, насколько возможно, место от бумажек, газет и папок, вцепилась в бутылку минеральной воды, отказавшись от предложенной мне шоколадки, и принялась смотреть по сторонам, на реальность, проносящуюся мимо меня с большой скоростью. Журавлев вел уверенно, спокойно и без рывков. Бедный, как же он целый день терпел меня за рулем?
В итоге я сама не заметила, как уснула. Осела прямо на его ценные разбросанные по салону бумаги, не проснувшись ни от поворотов, ни от остановок, ни от музыки, которую он включил. Когда я открыла глаза, было уже довольно поздно. Еще не стемнело, но солнце уже начало катиться к закату, отсветы его лучей еще ласкали землю, но в воздухе чувствовалась ночная прохлада.
– Привет, соня! – ласково и по-доброму приветствовал меня Журавлев. – Ну вы и даете, пять часов беспробудного сна. Хочется прямо попросить рецепт. Сам я ни за что не усну, если хоть что-то будет не так.
– Не как? – Я потянулась и усмехнулась, увидев в зеркале свое сонное, помятое лицо. Настроение поменялось, я была вполне весела и интересовалась культурной программой.
– Ладно, сейчас в гостиницу, располагаться, разбирать вещи. Хотя, как я понимаю, вам и разбирать нечего.
– Это точно, – кивнула я, подумав, что, пожалуй, действительно у меня тут будут определенные проблемы с одеждой. Надо было брать больше. Впрочем, посмотрим. Мне тут красоваться не перед кем. А Синей Бороде вообще все равно, как я одета. Он видит во мне только инструмент для конспектирования и работы.
– Потом ужинать. Вы, получается, сами вообще не ели. Только меня этими вашими бутербродами и кормили.
