– Он целится снова, но тут к нему бросается кто-то из гостей, он хочет отобрать оружие, чтобы жених не наделал бед.
– Это правильно.
– Да. Правильно. Но от рывка и в потасовке жених случайно нажимает на курок и убивает одного из гостей. Не того, кто к нему бросился, а вообще другого.
– Ну что же такое! – окончательно возмутилась я.
– Кто и в чем виновен? А? – радостно потер руки Синяя Борода. – Учитывая тот факт, что невеста пришла в себя, отделавшись только травмами средней степени тяжести. А кровь была на платье, потому что от удара она оцарапала себе лицо кольцом с бриллиантом.
– Максим Андреевич, я отказываюсь это решать, – взмолилась я. – Тут ведь у всех своя правда. А гостя вообще жалко, он погиб ни за что. Но... что же будет? Всех посадят?
– Только жениха, – помолчав несколько секунд, «успокоил» меня он. И усмехнулся.
– За убийство гостя?
– Нет.
– Нет? – изумилась я.
– За причинение смерти по неосторожности. И за покушение на убийство в состоянии аффекта. В общем, посидит. Впрочем, если ему дать хорошего адвоката, могут дать всего три-четыре года, из которых отсидит только два. Смягчающих обстоятельств – море.
– А водитель? – все еще переживала я.
– А водителя подлечат и заведут административное дело. Травмы у невесты – легкой степени тяжести. Прав могут лишить, а могут и не лишить. Зависит от того, с какой скоростью он ехал, был ли трезв. Какой тормозной путь. Много чего. Ну, теперь вы видите, что все бывает очень запутано. И кто прав, кто виноват – определить сложно. А бывает, что в потасовке один у другого вырывает пистолет, чтобы прекратить драку, а тот выстреливает, и получается что? Непреднамеренное убийство? А если водитель бы вышел из машины, и его бы забили ногами возмущенные пьяные гости? Кого сажать? А если бы он, защищаясь, вырвал бы пистолет у жениха и его же и застрелил бы?
– Да уж, – согласилась я. – Вариантов много.
– Вот и наша Дарья Матвеевна оказалась только частью некой большой и запутанной игры. Как бы директор из «Рогов и копыт». Когда она фирму учреждала, она вообще хотела открыть салон красоты. А потом возник господин, – тут Журавлев заглянул в бумаги, – Крутиков Павел Ильич, который привлекался к делу в качестве... м-м-м... свидетеля. И началась пирамида, известная как инвестиционный фонд «Дар». И вот Дарья Матвеевна в колонии. Виновна она? Да, определенно. Особенно если с нашей, юридической стороны. Однако и вопросов много. Насколько она виновата? Правильно ли проведено следствие?
– А с общечеловеческой? – заволновалась я. Неужели эту несчастную Дарью тоже засадили в тюрьму мужики? Все проблемы, что ли, в жизни из-за них? А что, очень может быть. Мне просто повезло, что я от Мудвина так легко ушла. Подумаешь, запись в трудовой книжке. Плевать. А вот она, Дарья Петрушина, сидит в тюрьме.
– С общечеловеческой точки зрения я не работаю, – пожал плечами он. – Все, Вероника, давайте отдыхать. Завтра трудный день.
С утра в Самаре было солнечно и тепло. Городок был милым и каким-то уютным. Улицы были застроены старинными особнячками. Некоторые из них были отреставрированы, но большинство несло на себе неизгладимый отпечаток времени. Сгорбленные бревенчатые срубы, окна, украшенные резьбой по дереву. Покосившиеся фундаменты парадоксально дополнялись установленными в старинных окошках спутниковыми антеннами. Дороги были сильно разбиты, мне приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы моего шефа, сидящего (естественно) на заднем сиденье со свежим номером газеты, не трясло и не подкидывало бы на каждой колдобине. А их имелось предостаточно.
Навигатор сбоил, путая положение машины, так что до здания, а точнее, до зданий, потому что их было много, колонии общего режима я добиралась долго, петляя. Мы так быстро встали и уехали из отеля, что не успели даже позавтракать (на что мне лично было плевать) и выпить кофе (что было значительно хуже и тяжелей). Самарские жители либо еще не проснулись и не выехали на улицы, либо, что мне показалось более вероятным, просто не имелись в таком количестве, чтобы запрудить улицы. Машин было немного, только на каких-то определенных улицах и мостах через Волгу автомобилей было больше. Этот уездный городок проблем с пробками, видимо, не имел.
– Максим Андреевич! – взмолилась я, увидев где-то периферийным зрением знакомую вывеску. – «Макдоналдс».
– И что? – удивился он.
– Кофе! Пожалуйста! Вам тоже не помешает что-то перекусить.
– Ну... ладно, только очень быстро, – кивнул он после секундного раздумья. Я свернула по указателям, радуясь, что вредоносное предприятие быстрого обслуживания добралось и сюда. Кофе у них был очень даже хороший. А Синей Бороде я купила большой бутерброд, который он, как всегда, проглотил, даже не заметив. И посадил на рубашке пятно. Если бы я была его женой, я бы давала ему с собой второй комплект одежды, а может, и третий. Ой! Я что, подумала, что я его жена? Нет, это глупость. Это... что это со мной? Помутнение рассудка? Откуда эта мысль? Наверное, это что-то вроде стокгольмского синдрома. Я столько времени провожу в обществе этого замкнутого голубоглазого трудоголика, что стала думать о нем как о ребенке, нуждающемся в заботе.
– А вы сама почему ничего не едите? – вдруг спросил он, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида. Я покраснела, испугавшись, что он мог прочесть мои странные, глупые, ненормальные мысли, и перевела взгляд на дорогу.
– Я не хочу. Я только кофе.
– Вам тоже надо есть. Купите себе бутерброд.
– Я... я потом.
– Купите сами, или я встану и куплю его вам, – пригрозил он, так что пришлось мне вылезать из припаркованной машины и переться в ресторан. Я купила самый маленький бутерброд, который, впрочем, оказался вполне съедобным, присела на высокий барный стульчик у большого стеклянного окна-витрины. Журавлев смотрел на меня из машины. Я помахала бутербродом и демонстративно его употребила.
– Все в порядке? – спросил он, когда я вернулась. Я кивнула, и весь оставшийся путь мы проделали в молчании. Только я почему-то чувствовала на себе его взгляд чаще, чем обычно. Раз в час мне словно прожигало спину, хотя, возможно, я все себе придумала. С чего бы ему на меня смотреть?
– Кажется, это здесь, – он открыл окно и показал мне на зеленый, окруженный бетонным забором квартал. Забор ничем не отличался от любого бетонного ограждения, он был таким же, как на любой стройке. Многие коттеджные поселки, где жили мои знакомые из прошлой жизни, были обнесены точно такими же. Из-за забора, обмотанного сверху колючей проволокой, виднелось несколько зданий белого, хотя скорее грязно-серого кирпича. На территории колонии было много деревьев. Тополя, липы, кажется, березы – высокие, шумные, еще не сбросившие листву, – деревьям тут, в колонии общего режима, было хорошо. Они не чувствовали себя пленниками.
– Вы к кому? – поинтересовалась полноватая высокая женщина в военной форме, когда мы зашли в проходную. Сама процедура была такой же, как и в московских местах лишения свободы, где я уже успела побывать. Разве что тут, в Самаре, очереди не было никакой. Через какое-то время формальности были пройдены, документы сданы, часы, ключи, телефоны – тоже. Разве только сигареты оставили, хотя зажигалку все же отобрали. Теперь в качестве диктофона осталась только я и мой пухлый исписанный блокнот. Мы прошли на территорию, приятно поразившую меня. Яркие блики солнца скользили по листве, по стенам уютно укрывшихся под деревьями домиков. Маленькие, двух-трехэтажные здания были украшены плакатами типа «Осужденная, помни, тебя ждут дома».
– Это что, такая агитация? – спросила я, продолжая вертеть головой.
– Ну да, – кивнул Журавлев, не отставая от нашей сопровождающей. Она, кстати, посматривала на меня недобро, но ничего не говорила.
– Тут так спокойно! – поразилась я, пройдя в глубь территории колонии.
Действительно, тут не было ничего похожего на грязные гадюшники СИЗО. Скорее то, что я видела перед собой, напоминало старый советский пансионат или пионерский лагерь. Около подъездов стояли
