разума, стояли, вцепившись друг в друга.
– Ты сумасшедшая, знаешь?
– А ты?
– Я – еще хуже, – кивнул он и тихо засмеялся. – Иди ко мне, скорей.
– Я здесь, – прошептала я, прикоснувшись пальцами к его красивому, усталому лицу. – Хочешь яблоко?
– Что? – рассмеялся он еще больше.
Я показала ему яблоко в моей руке и ухмыльнулась.
– Так, кажется, совершаются грехопадения.
– Ах так! – и он склонился, прикоснулся губами к моим сухим, искусанным от нетерпения губам. Нежно, осторожно, мягко – но только в первую секунду, а в следующую мы уже лежали на его широкой, все еще застеленной кровати. Суетливо и неловко срывали друг с друга остатки мятой одежды, с изумлением и восторгом прикасались телами друг к другу, смотрели глазами совершеннейших незнакомцев. Усталости больше не было. Ее как рукой сняло, а мы были похожи на двух сбежавших на выходные из дома подростков. Мы спешили, сталкивались лбами, смеялись, стеснялись, тянулись друг к другу. Форменное сумасшествие, но самое странное – я была счастлива. Что вообще это такое, это самое счастье? Я не встречала на своем пути счастливых людей. Напуганных – да, зависимых – сколько угодно. Боящихся одиночества – целую армию. Продающихся за деньги – даже среди тех, кто ни за что этого не признавал. Счастливых? Не помню. Со свойственным мне цинизмом и склонностью замыкаться в себе, я давно уже решила, что все эти сказочки о счастье люди рассказывают друг другу и самим себе, чтобы убежать и спрятаться от своей собственной природы. Хищные звери, живущие инстинктами, берущие все, до чего только можно дотянуться, – люди сцеплялись в пары, соединяясь, как сиамские близнецы, кто детьми, кто деньгами, кто чем-то еще. Но счастливых, таких, чтобы просто сидели рядом голыми, держась друг за друга, и смеялись, сами не зная почему, – таких я не видела. Те мальчики, с которыми я пробовала почувствовать хоть что-то, хоть какой-то суррогат любви, суетливо стягивали с меня белье и страшно боялись, думали только о том, что я «залечу», что мой отец ВСЕ УЗНАЕТ, что могут в армию забрать, если завалить экзамены. Другие, взрослые, со спокойными лицами, внимательными глазами, говорили мне «сама-сама», часто смотрели на часы и вовсе пугали меня патологической простотой и предсказуемостью своих желаний. Кто девушку ужинает – тот ее и танцует. Поедем на квартиру? У тебя есть «презики»? Все это опротивело мне довольно быстро, почти сразу, так что я больше ничего никогда и не искала. А сейчас я не могла оторвать взгляда от ЕГО резко очерченного лица и хотела бы смотреть на него вечно.
Мы уже не смеялись, молчали, предоставив нашим телам говорить на своем языке. Иногда мне казалось, что мир вокруг начинал раскручиваться вокруг своей оси и улетать куда-то от меня, я теряла опору под собой и летела в бездну, хотя и продолжала ощущать колкое шерстяное покрывало. Потом мы долго лежали, не сводя друг с друга глаз, и время, кажется, остановилось. Он медленно водил пальцем по моей спине и что-то беззвучно шептал. Я улыбалась, пытаясь разгадать этот код.
– Мы не должны были этого делать, – сказал он. Потом добавил: – Я тебя теперь не отпущу.
– Останемся здесь, – кивнула я, прижавшись к его груди. Удивительно, как в одну секунду человек, бывший бесконечно от тебя далеким, вдруг становится близким и необходимым, как тот, без которого ты легко и без проблем могла обходиться годами, вдруг становится нужен каждый миг! Так, что даже минутный перерыв, даже рука, оторванная от руки, может причинить боль и оставить невыносимую пустоту.
– Хочешь ванну?
– Не знаю. Я ничего не знаю.
– Пойдем. – Он взял меня за руку, не дав обернуться в простыню.
Мы долго сидели в узенькой гостиничной ванне, брызгались, поливались из душа, сдували друг с друга мыльную пену. Я поняла, что заниматься любовью в ванне совсем не так романтично, как это может показаться со стороны. Мы поскользнулись и чуть не упали в самый ответственный момент, залив пол целым ведром выброшенной за борт воды.
– Вот мы идиоты! – прыснули мы и прямо так, мокрыми и счастливыми, упали на кровать.
Счастье, счастье... безголовое, безрассудное, без мыслей и без вопросов – оно было прекрасно в своей бессмысленности и быстроте. А потом навалилось утро, а вместе с ним в комнату ворвалась реальная жизнь, о которой мы с таким успехом забыли. Одеваясь в ставшую уже несвежей одежду, я почувствовала себя бесконечно усталой и пустой. Я пожалела, что не отнеслась к сборам с большим вниманием. Журавлев, свежий и выбритый, смотрел на меня привычно-отвлеченным, деловым взглядом, и о прошедшей ночи напоминали только глубокие темные круги под глазами и красные, припухшие губы. Я смотрела на них как на свои трофеи, испытывая странную глупую гордость. Оказывается, я умею сходить с ума. Не знала, не замечала за собой. И уж точно не за ним.
Мы снова сидели в ресторане, в том же самом, где и прошлой ночью, но теперь мы только молча смотрели в свои тарелки. На моей лежала слегка недожаренная яичница с беконом, которую я заказала, хотя терпеть ее не могу. Максим попросил свежий апельсиновый сок и мюсли. Сказал, что нужно восстановить баланс витамина С. Посоветовал мне тоже выпить соку, а я отказалась из чистой вредности, хотя от кофе меня тоже уже мутило. Я выпила его слишком много.
– Не знала, что завтраки тут входят в обслуживание. Как это называется? Полупансион? У нас с Варечкой тоже полупансион, но мы завтраков не подаем, – зачем-то разболталась я. Просто устала молчать и смотреть, как он читает газету. И делает вид, что ничего не произошло. Мне хотелось прыгать и смеяться, а он читал какую-то глупую сводку по Верховному Суду.
– Да. Наверное, – пробормотал он, переворачивая страницу. – Ника, меня ждут в банке. Мне придется отправить тебя одну в прокуратуру, ладно? Ты сможешь сесть за руль?
– А почему нет? – удивилась я.
– Ну... не знаю, – растерялся он. – Просто...
– Я нормально сяду за руль, – заверила его я, лукаво улыбаясь. – Я вообще на многое способна.
– Да? – нахмурился он. – На что именно?
– На все!
– Ника, послушай, – сказал он, и по одному его тону я поняла, что он скажет дальше. И моментально разозлилась. Неужели нельзя оставить все как есть, не проговаривать детали и ничего не обсуждать? И не ставить на нашу ночь дурацких штампов? «Мы оба погорячились, мы не должны были... »
– Нам пора. Потом поговорим, ладно? – засуетилась я, но Журавлев остановил меня, поймав за руку, и усадил рядом.
– Послушай меня. Прошу тебя.
– О, мы уже на «ты», – подметила я. – Прогресс.
– Мы должны как-то обсудить, что это было и что будет дальше, – все-таки произнес он.
Я вздохнула и повернулась к нему.
– Ну давай. Давай обсудим. Что ты хочешь обсудить?
– А ты не считаешь это необходимым? – насупился он.
– Ну хорошо. И что же будет дальше? Большая любовь? – хмыкнула я и ответила самой себе: – Вряд ли. Легкий секс? Ближе к истине...
– Не думаю, – нахмурился Журавлев.
– А может, просто ничего и не было? А, как вариант? Как ты сам-то думаешь? И вообще, почему это обязательно нужно навесить таблички?
– Ника, мы работаем вместе.
– Я знаю. И, заметь, не прошу выходного. Бумаги – разберу, пока буду сидеть в очереди в прокуратуре. Вы довольны, Максим Андреевич? – ёрничала я.
– Ника, – взмолился он устало и безнадежно.
– Ну что?
– Я... я не знаю, – он отвернулся и снова вцепился в газету.
Я покачала головой, вынула у него из рук газету и посмотрела ему в глаза:
– Все будет хорошо.
– Ты не понимаешь. Я не должен был... Это было зря.
– Зря? – обиделась я.
