пойдут дела теперь? Есть ли шансы на то, что вы сможете так или иначе влиять на политику Канады? Можно ли рассчитывать, что вы станете, допустим, депутатом канадского парламента от какой-либо партии?
— Едва ли. Я никогда не проявлял политической активности. В этой области у меня нет опыта, нет должного, так сказать, фундамента.
— А что, если бы мы предложили вам поработать в Соединенных Штатах, в каком-нибудь закрытом исследовательском центре, скажем, в Гудзоновском институте?
Гэмблтон ответил, что можно бы попытаться. Гость настаивал, чтобы он попробовал туда устроиться. «А пока мы будем продолжать использовать вас в таких критичных районах, где мы испытываем трудности с засылкой агентов».
Прошло около часа, и гость неожиданно встал из-за стола, пожелал Гэмблтону всего хорошего и удалился со своими сопровождающими. Напоследок он заметил: «Знаете ли, вы представляете собой незаурядный случай…»
Оставшись вдвоем с Паулой, Гэмблтон спросил, кто это был, и услышал ответ: «Председатель КГБ Андропов».
— Вам не показалось, что я разговаривал с ним слишком резко, не сглаживая острых углов?
Паула пожал плечами.
— Вы говорили правду, как вы ее понимаете. На то и существует разведка, чтобы докладывать истинное положение дел.
Принял ли Андропов личное участие в планировании того, как дальше использовать Гэмблтона, трудно сказать. Но через два дня после этого визита Паула познакомил канадца с новыми распоряжениями начальства. «Нужно, чтобы вы подыскали себе такую должность, которая позволит вам почаще бывать в Вашингтоне или Нью-Йорке. Одновременно вам следует найти какие-то точки соприкосновения с Гудзоновским институтом. Кроме того, хорошо бы подыскать какую-нибудь научную тему, которая даст вам возможность периодически появляться на Ближнем Востоке».
Настойчивое нацеливание на Соединенные Штаты, характер беседы с председателем КГБ, предстоящее получение «мигалки», — все это убедило Гэмблтона, что ему готовят смертельно опасную роль в системе советского шпионажа. Получается, что он ставит на карту уже не только свою карьеру и репутацию, но и свою жизнь как таковую, а вдобавок способствует возможному грядущему поражению Запада с его цивилизацией. Про себя он решил, что никогда не станет пытаться получить работу в Соединенных Штатах.
Теперь ему хотелось как можно быстрее уехать из Советского Союза, Это государство демонстрировало ему только парадную, показную свою сторону, и тем не менее здесь он задыхался от какой-то не до конца осознанной тоски. Ему претило иссушающее душу советское однообразие, зловещая регламентация всего и вся. Про себя он поклялся, что если на этот раз ему удастся выбраться, нога его больше не ступит на советскую землю. А вслух говорил: «Лично для себя ничего бы я так не желал, как остаться здесь и без конца познавать это необыкновенное общество. Но я уже и так просрочил целую неделю, и это чревато опасностью. Меня ждут в Квебеке, я не могу более рисковать. Конечно, я надеюсь, что у меня еще будет возможность сюда приехать, и не раз. Что же касается порученных мне заданий, — я приложу все силы, чтобы их выполнить».
Военный самолет подбросил Гэмблтона до Праги, отсюда машина КГБ доставила его через Братиславу в Вену, где те же двое гебистов вернули ему документы и, сердечно пожелав счастливого пути, подвезли к отелю. Там он забрал из камеры хранения свой чемодан и первым же поездом выехал в Белград.
Однако не успел он зарегистрироваться в белградской гостинице «Славия», как его окружили четверо в штатском: «Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Пройдемте…» Его привели в какое-то унылое помещение, почти пустое, если не считать стола и деревянных стульев, и подвергли ожесточенному допросу, повторяя раз за разом одно и то же: зачем вы приехали в Югославию? Что вы здесь делаете? Кого вы знаете в Югославии? Чем вы занимались в Израиле? Какую должность вы занимаете в НАТО?
Гэмблтон всячески внушал себе: надо во что бы то ни стало уберечь Лильяну, ее имя ни в коем случае нельзя упоминать. Все остальное проще. Он разыгрывал оскорбленную невинность: да, он работал в штаб-квартире НАТО, но ушел оттуда 14 лет назад. Это легко проверить по справочникам «Кто есть кто». В Израиле он собирал материалы об осаде Родоса в 1480 году — было в истории такое важное событие, сделавшее возможным широкое распространение христианства в пятнадцатом столетии. А в Югославии он рассчитывал получить консультацию у одного ученого, известного своими авторитетными трудами по истории того периода…
Что это за ученый? Гэмблтон назвал фамилию профессора, который, как ему стало известно из научной прессы, умер несколько месяцев назад. После этого Гэмблтону оставалось только требовать, чтобы о его задержании было поставлено в известность канадское посольство, и угрожать, что он расскажет корреспондентам европейских газет, как обращаются в Югославии с иностранцами.
Эти молодчики из службы безопасности все еще подозревали в Гэмблтоне шпиона какого-нибудь капиталистического государства, может быть Израиля, но серьезных оснований задерживать его, строго говоря, не было, и часа через три его отпустили, наказав немедленно покинуть территорию Югославии. Так он и уехал, не повидав Лильяну и не зная, встретится ли с нею когда-нибудь еще.
Однако в Квебеке его ожидало письмо из Белграда. Лильяна изливала в нем свою досаду на то, что он не приехал в Белград, как обещал. Оказывается, она пыталась навести о нем справки в венском отеле, но безуспешно, У нее остается надежда, что они будут переписываться.
Действительно, переписка завязалась. Вскоре он стал получать по три-четыре письма в неделю. Весной 1976 года Лильяна упомянула в письме, что ее брат рассчитывает летом снова появиться в штате Нью-Йорк, чтобы опять поработать в том же ресторане. Гэмблтон начал уговаривать обоих погостить у него в Квебеке.
Они прилетели на югославском самолете, совершавшем чартерный рейс Белград-Монреаль. Гэмблтон встретил их в аэропорту и отвез в Оттаву на своей новенькой «Тойоте». Оказалось, что брату Лильяны предстоит приступить к работе только в конце июня. Гэмблтон предложил обоим пока что прокатиться в Новую Англию. Эта поездка по зеленым холмам Вермонта, чистеньким рыбацким деревушкам, по просторным прибрежным равнинам осталась в памяти у всех троих как долгое романтическое приключение.
Лильяна собиралась прожить в квартире, которую снимет ее брат под Нью-Йорком, до середины июля, когда было запланировано ее возвращение домой. Но Гэмблтон выдвинул новую идею. Он собирается побывать в Вашингтоне в дни празднования двухсотлетия независимости Соединенных Штатов, Неужели Лильяна готова пропустить эти праздничные зрелища? Такого случая больше не выдастся! Лильяна умоляюще взглянула на брата. «Ну что ж, — сказал тот, — я за тебя решать не могу. Если хочешь поехать, я не против».
Они нашли свободный номер в скромной вашингтонской гостинице, окна которой выходили в парк. Целыми днями они бродили вдвоем по музеям, паркам, театрам, стояли в благоговейном молчании перед могилой Неизвестного солдата на Арлингтонском национальном кладбище. Они пили вино и слушали игру народных оркестров под открытым небом.
Четвертого июля, когда стотысячная праздничная толпа ликовала на вашингтонских бульварах и над мемориалом Линкольна рассыпались в небе огненные букеты фейерверка, Лильяна и ее спутник решили, что они станут мужем и женой. Но Лильяне предстояло еще вернуться в Белград — и потому, что там оставались родители, и потому, что ей следовало закончить университет, прежде чем уезжать из Югославии на постоянное жительство в чужую страну. Гэмблтону пришлось признать, что ее доводы разумны, и они договорились отложить свадьбу до получения ею диплома.
Будущее лето они так или иначе опять проведут вместе поживут в Канаде, съездят в Мексику, а до того станут писать друг другу каждый день. По крайней мере, так было твердо решено, когда Лильяна улетала из Монреаля, увозя с собой его подарок — бриллиантовый перстень.
То ли оттого, что он был слишком занят Лильяной, то ли вследствие неприятного осадка, оставшегося от посещения Москвы, Гэмблтон несколько месяцев подряд игнорировал поступающие оттуда запросы и пропустил две встречи, назначенные ему в Оттаве. В конце августа из Москвы последовало категоричное по тону распоряжение: забрать «материалы» из тайника, расположенного возле заброшенной дороги, неподалеку от Оттавы. «Материалы» оказались паркеровской авторучкой, в которую была вложена пленка с перечислением тайников вокруг Монреаля и мест будущих встреч со связными в Оттаве и ее окрестностях.
