американец ли это. Сверив паспортную фотографию со снимком, который у него был с собой, и бегло взглянув на физиономию стоявшего перед ним Гэмблтона, встречающий протянул руку.
— Меня зовут Павел. Извините, что заставил вас ждать. Вы заслужили более четко организованной встречи.
Пока они в сумерках двигались по направлению к Москве, Гэмблтон успел убедиться, что КГБ, пригласив его в Советский Союз, не имел никаких враждебных намерений:
— Мы подготовили для вас очень насыщенную программу, толковал ему Павел. — Во-первых, пройдете курс интенсивного обучения, необходимый для вашего же собственного благополучия. Во-вторых, посовещаемся насчет вашего будущего. Вас ожидают важные собеседования на высшем уровне — можно сказать, на самом высшем. Ну, и к тому же мы хотели бы показать вам Москву, свозить хотя бы на день в Ленинград — это очень красивый город. Словом, вы только-только уложитесь в три недели.
Гэмблтон подумал, что, значит, Лильяна напрасно будет ждать его в Белграде.
— Наверное, я не смогу пробыть здесь так долго. К концу месяца меня ждут в университете, и мне неудобно было бы опоздать туда хотя бы на неделю.
Павел пробормотал что-то по-русски, прежде чем ответить:
— Мы постараемся все уладить. Не беспокойтесь. Это не ваша вина, если вы задержитесь…
Перед тем, как войти в подъезд многоэтажного здания в северо-западной части Москвы, Павел предупредил Гэмблтона: ни в лифте, ни в коридоре не следует говорить по-английски. «Это особое здание, и мы никогда не помещаем сюда иностранцев. Если кто-нибудь заговорит с вами, просто кивните головой. Никто ни о чем вас не станет спрашивать».
Квартира, отведенная Гэмблтону, состояла из четырех комнат, кухни и ванной и по московским понятиям выглядела великолепно. Холодильник ломился от водки, грузинских вин, балыка, икры и прочих деликатесов. Павел сказал, что Гэмблтон обязательно должен ночевать здесь, а по утрам сюда будут приходить Паула и разные инструкторы, чтобы целый день заниматься с ним. В его распоряжение предоставляется машина с водителем, и он может ездить знакомиться с городом, когда выдастся свободное время. При желании он сможет посещать специальные магазины, где за доллары можно купить различные предметы роскоши по льготной цене.
Появившийся назавтра Паула дал Гэмблтону сто рублей на карманные расходы и убеждал его почаще бродить по окрестностям, чтобы «почувствовать пульс нашей столицы».
Цель «интенсивного обучения», к которому приступили теперь инструкторы КГБ, состояла в том, чтобы обеспечить Гэмблтону возможность, используя множество различных средств и приемов, поддерживать связь с Москвой из любого уголка земного шара. Один из офицеров технической службы знакомил его с практикой тайнописи и учил проявлять невидимые письма, получаемые из «центра». Другой инструктор посвящал в особенности использования тайников и рассказывал, как обнаружить признаки наблюдения, приближаясь к тайнику.
Однажды утром два технических сотрудника принесли Гэмблтону коротковолновый приемник «Грундиг-Сателлит» со специальной приставкой, которую они называли «мигалкой». Мигалка представляла собой серую металлическую коробку с десятью квадратными окошками на верхней плоскости. Один из техников подсоединил ее к приемнику, настроил «Грундиг» на заданную волну и попросил Гэмблтона последить, что будет дальше. Внезапно окошки мигалки начали вспыхивать и гаснуть — одно за другим; при этом в них высвечивались цифры от нуля до девяти. Техник объяснил, что каждая цифра соответствует определенному сигналу, передаваемому «центром». Гэмблтону остается только записывать цифры в том порядке, в каком они вспыхивают в окошках мигалки, потом разбить запись на группы по пять цифр в каждой и расшифровать запись, используя соответствующий лист шифровального блокнота.
Лаборатории КГБ сконструировали «мигалку» для особо ценных агентов, которые почему-либо не освоили азбуку Морзе или по иным причинам не могут принимать морзянку. Это устройство имело массу преимуществ — оно работало бесшумно, было несложным и не реагировало на атмосферные помехи. Правда, как сразу же сообразил Гэмблтон, любая служба контрразведки, обнаружив мигалку, тут же безошибочно определит ее происхождение и назначение.
Должно быть, мигалка была дефицитным устройством, потому что гебисты обещали доставить ее в Оттаву не сразу, а в ближайшие месяцы. Ее должны были передать Гэмблтону из рук в руки, а не оставлять в тайнике, — «так меньше риска».
В Ленинград, чтобы познакомить Гэмблтона с Эрмитажем и другими туристскими достопримечательностями, его возил какой-то на редкость педантичный сотрудник. Он пришел в смятение, когда выяснилось, что канадец слабо разбирается в теориях Маркса и Ленина и вдобавок не проявляет интереса к беседам на эту тему. По возвращении в Москву этот тип горячо заспорил о чем-то с Паулой. Гэмблтон готов был биться об заклад, что речь идет о нем. Кончилось тем, что Паула выставил его из квартиры, и больше он не появлялся.
В конце недели Павел объявил: «Сегодня мы ждем к ужину очень важного гостя. Его интересует ваше мнение по ряду международных проблем. Держитесь, как всегда, и говорите ему обо всем откровенно, — так, как думаете».
Вечером в квартире появился высокий седеющий мужчина с утомленным лицом, сопровождаемый тремя другими, — двое из них по всем признакам были его телохранителями. Визитер держался вежливо, но производил впечатление несколько рассеянного. Начать с того, что он не счел нужным представиться Гэмблтону. Он настоял на том, чтобы разговор шел по-английски, и Гэмблтон пришел к выводу, что когда: то его собеседник владел английским совсем неплохо: он уверенно подбирал слова и строил фразу. Правда, ему то и дело приходилось просить своих помощников, чтобы они подсказали то или иное английское слово или пояснили ему, что сказал Гэмблтон.
После короткого обмена любезностями все сели за ужин, и гость начал задавать приезжему вопросы, касающиеся мировой политики. Есть ли у Соединенных Штатов возможность внезапно и резко увеличить расходы на военные нужды? Гэмблтон ответил, что как экономист он не в состоянии судить, допускают ли прерогативы американского правительства такую возможность. Если же речь идет о чисто экономическом аспекте проблемы, то, разумеется, США без особого труда могут даже удвоить свой военный бюджет. Для этого не понадобится даже менять структуру американской экономики, достаточно будет увеличить налоги и урезать расходы на невоенные нужды.
После короткого размышления гость затронул иную тему:
— Что, здорово не любят евреев в Соединенных Штатах?
Гэмблтон возразил, что, если не считать предрассудков, свойственных отдельным людям, в целом такое суждение было бы неверным. Евреи в США пользуются теми же правами и располагают теми же возможностями, что и все остальные граждане. Дискриминации в отношении доступа к образованию, профессиям, каких-то особых проблем, относящихся к бизнесу, владению недвижимостью и так далее просто не существует. Антисемитизм не может считаться сколько-нибудь существенным фактором в жизни американского общества.
Гостя, по всей видимости, такой ответ удивил.
— Теперь о настроениях американской молодежи, — начал он. — Можно ли сказать, что прогрессивная молодежь Америки связывает свои надежды и чаяния с Советским Союзом?
Гэмблтон постарался поточнее сформулировать свой ответ.
— Знаете ли, молодежь везде одинакова. Ее всегда притягивает то, что кажется новым, экзотичным, модным. Поэтому прогрессивная часть американской молодежи увлекается сейчас Кубой и Китаем, чьи недостатки пока еще не видны ей столь отчетливо. А Советский Союз существует уже много лет, и о его проблемах и теневых сторонах так много сказано и написано…
— Ну, пороки Китая прямо-таки вопиющи, их невозможно не замечать. Скоро они станут очевидны всему миру, — энергично заявил гость, и на его тусклой физиономии впервые появился отблеск какого-то чувства. Он немного помолчал и с грустью добавил, что скверные отношения, сложившиеся между СССР и Китаем, «мы рассматриваем как трагедию».
Разговор коснулся Западной Европы. Гость предсказал, что «Общий рынок», представляющий собой образование весьма непрочное, неминуемо должен развалиться. Когда Гэмблтон выразил свое несогласие с таким суждением, он промолчал.
— Вклад, внесенный вами в наше общее дело, мы считаем очень значительным. Ну, а как у вас
