позиции, а конце весны 1964 года на встрече в Париже ему посоветовали принять приглашение на профессорскую должность в Лавалевский университет в Квебеке. Молодой, по виду нервный человек, явившийся на встречу, поспешно пробормотал, что Гэмблтону следует немедленно съездить в Вену, где с ним хотят посовещаться в условиях большей безопасности. Так как его сбережения были на исходе, он впервые взял предложенные ему деньги на билет до Вены — 75 долларов.
В Вене плотный русский с красным рябоватым лицом завел его в увитую виноградом беседку уличного ресторана и представил там трем своим коллегам, одетым все как один в дешевые, плохо сидевшие на них костюмы. Все они разговаривали с Гэмблтоном очень вежливо, даже почтительно, словно робея перед агентом с такими легендарными заслугами. Единственная их просьба сводилась к тому, чтобы он посолиднее устраивался в канадском университете и, так сказать, наживал себе научный капитал, что откроет ему доступ в высшие академические круги. Достав шпаргалку, тот же плотный рябой офицер продиктовал Гэмблтону, что ему следует делать, если он захочет встретиться в Канаде с представителями КГБ. Встречи должны будут происходить в Оттаве, перед зданием главного почтамта.
На одном из таких свиданий, в 1967 году, сотрудник КГБ поручил ему поэнергичнее намечать студентов и преподавателей университета, пригодных для вербовки в качестве агентов. Он также настаивал, чтобы Гэмблтон постарался встретиться с кем-либо из руководства канадского министерства иностранных дел.
Гэмблтон, по правде сказать, не собирался ни расставаться со своей преподавательской должностью, ни добиваться поста, где он получил бы доступ к государственным тайнам Канады. Не хотелось ему также информировать КГБ о студентах или о своих коллегах-профессорах, которых ему же потом поручат «сбивать с пути истинного». Поэтому он просто перестал являться в Оттаву на встречи с сотрудниками КГБ.
Его отсутствие на протяжении полутора с лишним лет заставило «центр» включить в игру подполковника Рудольфа Германа. Заметим в скобках, что это решение до некоторых пор могло казаться очень удачным всем. За приветливой и простодушной внешностью Руди Гэмблтон быстро разглядел рафинированного интеллигента, эрудита, с которым можно было самозабвенно обсуждать проблемы искусства Латинской Америки, китайский вариант марксизма, экономику Соединенных Штатов или достоинства привлекательных женщин. Не догадываясь, что Руди — кадровый офицер КГБ, Гэмблтон принимал его за такого же агента, как он сам, за любителя приключений, видел в нем родственную душу, и это делало их встречи особенно непринужденными и привлекательными для обоих.
После первого свидания в университете и мимолетной встречи на каком-то монреальском перекрестке они повстречались в старинном здании Шато Фронтенак в Квебеке. Сидя в баре, облицованном панелями красного дерева, у окна, выходящего на реку Святого Лаврентия, Руди сказал:
— Мы делаем документальный фильм о Квебеке для показа в американских учебных заведениях. Я его продюсер, вы пишете сценарий.
Такая легенда вполне объясняла их пребывание здесь, в Шато Фронтенак, и позволяла им беседовать спокойно и как угодно долго, — этой возможностью, кстати, они пользовались потом еще не раз.
— Вам известно такое учреждение — Гудзоновский институт? — спросил Руди. Конечно, я слышал о нем. Одна из ваших долгосрочных задач состоит в том, чтобы попытаться проникнуть в этот институт.
— Каким образом?
— Это уж ваше дело. Я только вестник воли начальства, вот и привез вам такую весть: вы должны проникнуть в Гудзоновский институт и подготовить основательный отчет, характеризующий экономику Китая. Такие вот два задания.
— Где же, они считают, я должен собирать данные о Китае для такого отчета? Здесь, во Фронтенаке, что ли?
— А вы попробуйте напрячь воображение.
По возвращении в свой университет, Гэмблтон написал в тайваньское посольство письмо, в котором просил оказать помощь в исследовательской работе, касающейся экономики континентального Китая. Тайваньцы без промедления откликнулись, прислав пропагандистскую брошюру, полную проклятий в адрес китайских коммунистов. Конечно, в брошюре содержалась также масса фактического материала, и многие из этих фактов, надо полагать, были верны. Переписав часть страниц и убрав пропагандистские ноты, Гэмблтон через Руди послал этот опус в Москву в качестве оригинального исследования. Москва расценила его как шедевр.
В апреле семидесятого года Руди позвонил Гэмблтону из Нью-Йорка:
— Вы не могли бы прислать мне свой сценарий к субботе?
— Думаю, что да, — ответил Гэмблтон.
Это значило, что они договорились встретиться в полдень ближайшего воскресенья в том же Фронтенаке. На этот раз Руди сказал Гэмблтону, что тот во что бы то ни стало должен прибыть через две недели в Оттаву на свидание с сотрудником КГБ «в обычном месте». «Это все, что мне известно», — добавил Руди.
Распоряжение, полученное на сей раз в Оттаве, было четким и безапелляционным. Чего бы это ни стоило, Гэмблтон должен изыскать возможность для проведения летом научных исследований в Израиле. До наступления лета ему следует изучить по открытым источникам особенности производства ядерного оружия. На пути в Израиль необходимо сделать остановку в Вене для получения инструкций, уточняющих настоящее указание.
Иерусалимский университет, получив от Гэмблтона запрос в связи с тем, что канадскому ученому хотелось бы посвятить летние каникулы «изучению истории осады Родоса», ответил, что профессор сможет без всяких ограничений пользоваться университетской библиотекой, а кроме того, ему будет оказана помощь в работе над темой исследования, если он почувствует в этом необходимость.
Полученные между делом знания атомной технологии Гэмблтон имел случай проверить в ходе бесед с коллегами-физиками, пояснив им, что собирается заняться вопросами экономики военной промышленности. Те были удивлены его познаниями в столь специальной области.
В начале июня, держа в левой руке книгу с желтой обложкой, Гэмблтон не спеша шел по венской улице, спускавшейся к Дунаю. Было как раз время паводка, река вышла из берегов, и перекресток, где должна была состояться встреча, исчез под водой. Гэмблтон заколебался было, но считая, что приказ должен быть исполнен точно, полез в воду. «Мама! — раздался рядом детский голосок. — Смотри, дядя сошел с ума, он может утонуть!»
Стоя по колено в воде, Гэмблтон видел, что выше по улице, на сухом месте, собралась толпа, наблюдая за неожиданным представлением. Из-за спин собравшихся какой-то мужчина отчаянно махал ему, призывая выйти из воды. Гэмблтон невозмутимо двинулся на сухое место. Публика наградила его аплодисментами. Мужчина, по призыву которого он вышел из воды, шепнул:
— У меня есть для вас несколько гравюр.
Гэмблтон отвечал заготовленной репликой, которая всегда казалась ему классическим образцом кретинизма:
— Благодарю, я уже получил несколько штук из Лондона;
— Пойдемте, у меня тут рядом машина, — тихо сказал гебист. Отъезжая, он спросил:
— Что вы там делали, стоя в реке? Уж не доставила ли вас сюда подводная лодка?
— Они велели мне ждать вас точно в указанном месте…
— Ну, ладно, обсушитесь, поедим, а потом нам предстоит обсудить множество дел.
Русский — голубоглазый, слегка седоватый, с приятным лицом — просил называть его «Паула». Ему было на вид под пятьдесят, и Гэмблтон отметил, что в отличие от многих знакомых офицеров КГБ, Паула был тщательно одет — на нем был прекрасно сшитый темный костюм, из-под которого виднелась белоснежная сорочка.
— Вы представляете для меня неоценимый шанс, — говорил Паула. — Я рассчитываю работать с вами много лет, и, надеюсь, мы будем встречаться еще множество раз, то здесь, то там. Я люблю путешествовать. В Австрии мне, правда, легче всего увидеться с вами, но я смогу приехать и в любую другую страну, если вы заранее дадите мне знать. Вы должны помочь мне, придумывая разные причины, почему я должен поехать на встречу с вами, да вдобавок куда-нибудь подальше. Я люблю Москву, но хотел
