снегом, я решил уйти, – ворота были открыты, вся кодла отрядников стояла чуть поодаль; но когда я вышел, отрядник 5–го, тупое чмо (самый тупой из них всех, настоящий кусок дуба) прицепился ко мне – и пришлось показывать ему разрешение Демина под летящим снегом, рискуя, что оно намокнет и текст расплывется.
Пришел в барак – естественно, идут толки, что сейчас будет шмон. Я и сам так думал, хотел заранее надеть на себя свитер, но уж больно жарко в бараке – не стал. Впрочем, в шмоне были у меня все же определенные сомнения. В столовку я не заходил, а там, оказывается, шлялся лично “Макар”, смотрел, кто как ест, видимо. Что–то больно много активности с самого утра – сам приперся, всех отрядников заставил явиться спозаранку, – чтобы еще и шмон... После завтрака явился сигаретчик и успокоил: это, мол, “режимные мероприятия” (отрядникам разбудить свои отряды и строем вести в столовку), а шмона не будет. Откуда он знает, неизвестно, но говорит очень уверенно. И точно: шмона не было, все тихо, уже без четверти 11. Что ж, значит, еще день пройдет спокойно. Живем!!! :))) Осталось мне до дома всего 158 дней, 5 месяцев и 1 неделя.
14.10.10. 10–04
Четверг. Шмона вроде бы нет. Все тихо...
Снег шел и весь день вчера, и даже еще с утра сегодня. Сыро, ветрено, промозгло, мороза нет – но весь снег не стаивает, лежит на “запретке” и везде, где не ходят ногами. На дворе 8–го – снежно–водяная каша, среди белого (по краям) – огромные серые прогалы, полные воды под тонкой снежной кашицей. На “продоле” – месиво из снега, воды и глины, ежедневно месимое тысячами ног. Левый ботинок, кожаный, на который сапожник с 11–го еще весной поставил “гадские” (казенные) подошвы, на носке промокает.
Собственно, только сейчас вот – но все же оказался я в той самой ситуации, о которой думал и которой боялся еще весной 2009, когда только собирались разгонять 13–й, – что окажусь, не дай бог, в одном проходнячке с какой–нибудь глупой молодежью – и жизни от нее не будет. Сейчас, на 8–м, это именно так и есть.
Зря, ох зря сказал на днях с этакой чуть ли не завистью заходящий по временам цыган с 10–го: мол, зато ты здесь один, в проходняке. Увы, я здесь не один...
Соседний проходняк – важное место на бараке, всеми регулярно посещаемое. В нем живут стремщики, дневные и ночные, а по совместительству – штатные убиратели блатных телефонов. Перед каждой проверкой и столовкой блатные притаскивают им свои “трубы” и сдают, а возвращаясь – приходят и забирают. Также существует ритуал убирания одним из них телефонов перед подъемом (часов в 5, когда и я встаю), а если утром, до проверки, кому–то надо достать телефон – соответствующего стремщика обычно приходится долго будить. В этом, в убирании/доставании телефонов, это очень похоже на проходняк моих полублатных соседей на 13–м, первый от двери в секцию. Только те не были стремщиками (один, самый злобный, был “дорожником”), а эти – столь же бессмысленно глупы, как и те, но еще меньше подходят под определение даже и ПОЛУблатных.
Меня они, слава богу, не трогают. Но даже и без этого, от одних лишь их постоянных, почти целый день поневоле слушаемых разговоров, можно взбеситься. Как правило, они обсуждают тонкости взаимоотношений в бараке, технологии стрема и “пробивания”, или вспоминают свои “подвиги” на воле (грабеж уличный, ларьковый, магазинный и т.п.), или делятся впечатлениями от различных наркотиков, на воле же пробованных, или вспоминают свое сидение в тюрьме и на “малолетке”, разные истории оттуда; или же – названивают по телефонам незнакомых девчонок с целью с ними “познакомиться” и над ними “поугорать”, поразвлечься. Ну, и порой звонят родным – то возят–перевозят–забирают–отдают на воле какие–то деньги, то диктуют, что им положить в посылку, ЧТО здесь проходит, а что – нет, и т.п.
В общем–то по постоянным разговорам ясно видно, что это бессмысленная нечисть, биомасса, существа не выше насекомых, даже отдаленно не могущие называться людьми. Но и это еще не все. Если б хотя бы эти твари были одни и жили только в своем проходняке!..
Надо мной положили, переселив откуда–то и глубин секции, пацаненка лет 18–ти, выдающегося тем, что сам он живет в Питере, а вся родня его (мать и сестры, увезенные вроде бы отчимом) – в Америке. Спит он днем, а ночью тусуется – сидит то у меня на шконке (хоть я и выражал ему явное недовольство этим), то на соседней, жрет–пьет, и т.п.; но и день он уже, увы, спит не весь, а дай бог 1–ю только половину. Стремщика, жившего в моем проходняке напротив него, переложили в ту секцию – но он все равно постоянно приходит сюда, держит в моей тумбочке и под ней свои вещи. и т.д. На его место переложили еще одного из этой же компании стремщиков–телефонистов, спавшего прежде ближе к центру секции. Они с этим питерским (надо мной) быстренько сдружились и стали общаться. К тому же, питерский берет у него телефон – звонить тоже каким–то девкам; а у 2–го переселенного есть в этой же тусовке знакомый по воле, который полюбил залезать на его шконку – и так они по вечерам сидят там вдвоем, болтая друг с другом и с питерским надо мной, через мою голову. Да плюс еще парень, который вначале спал днем надо мной – он тоже переехал куда–то дальше, но тоже приходит, держит свои вещи в моей тумбочке, сумку – под соседней (стремщицкой) шконкой в проходняке, свои спортивные штаны вешает почему–то на торец моей шконки, рядом с моей телогрейкой, и временами днем залезает спать на верх той шконки, под которой у него сумка. А те двое, что любят сидеть на ней же вечерами вдвоем – полюбили теперь и заходить в мой проходняк тоже. Переехавший уже что–то держит тоже в моей тумбочке, а 2–й – часто заходит и стоя говорит с дружком, или по его телефону, стоя задницей перед моим лицом и мешая открыть тумбочку, когда дружок лежит.
В общем, новые приезжают, а старые не уезжают – и всего сейчас, я подсчитал, с утра до вечера (но больше после обеда) в моем узеньком, крохотном проходняке постоянно трется 5 человек, не считая “ночного” жителя надо мной (“старик”, но и 50–ти, небось, нет), который днем заходит только утираться своими висящими здесь полотенцами, да всяких эпизодически заходящих к кому–то из тех пятерых. К питерскому, например, постоянно заходит мелкий местный цыганенок – брать телефоны девок – и чуть не часами стоит в проходняке, точит лясы, не обращая внимания, ем ли я, сплю, читаю, заслоняет ли он мне свет, и т.д. Никто из пятерых и их гостей меня прямо не задевает – но я страшно устаю от их постоянного стояния, сидения, лазания, мельтешения, разговоров, пересмеиваний, рассказов, телефонных звонков, и т.д. и т.п. Это напрягает почти невыносимо – целыми днями и вечерами слушать их бред над головой, отодвигаться, когда они (поминутно) лезут в тумбочку, ждать, когда выйдут, если мне надо снять ботинки или поставить горячий чайник; да и просто, наконец, лежать, когда они, человека (?) два сразу, стоят в моем проходняке и оживленно обсуждают свои дела с третьим, лежащим на шконке, или даже с 2–мя. Состояние полной измочаленности, усталости, – достаточно сказать, что часть этих дебилов говорит достаточно громко и ощутимо мешает мне читать, писать, вообще – сосредоточиться на чем–либо. Одиночество, тишина, покой, которые, между прочим, реально были у меня этой весной, до ремонта, в почти пустом (до ночи) проходняке на 11–м, теперь кажутся счастьем совершенно недостижимым. Смешно думать о них всерьез, тем паче писать, вообще – обращать внимание на столь бессмысленную уголовно– криминальную нечисть, на куски биомассы в возрасте от 18 до 22–х лет – но эта созданная ими тут обстановка вдруг оказалась для меня настолько тяжелой и утомительной, что промолчать было нельзя. Ни днем, ни ночью от этих существ нет покоя; самое лучшее время суток – утро, от завтрака до проверки, когда они спят (или – очень редко – уходят в школу). Но, как показал уже опыт, спят они не все и не каждое утро, – вчера, например, было тихо до самой проверки, а сегодня они молотили языками свою чушь пол–утра и угомонились вот только совсем недавно, когда я сел про них писать...
16–00
Чрезвычайно забавные новости от матери, дозвонившейся после проверки. Она говорила с Глебом Эделевым – оказывается, суд по УДО у меня 21–го октября – через неделю, в следующий четверг! Его адвокат Качанов, видимо, получил бумагу об этом из Тоншаевского суда – а я узнаю через Екатеринбург и Москву, сидя здесь, в Тоншаевском районе; показать мне бумагу, на которой было написано, что копия – мне, никто и не подумал; теперь – очень любопытно, выдадут ли хотя бы повестку на суд. Остальное содержание разговора с матерью – панический пересказ ею мне высказываний Люзакова и Майсуряна (последний звонил ей сегодня, что ли) против Михилевича – вплоть до слов Паши в ЖЖ, что если я опять свяжусь с Михилевичем, то опять окажусь в Буреполоме. :))
С обеда, захватив 3 книги (одну, дурак, таки забыл – 2–й том “Самгина”), пошел сразу в библиотеку – к полтретьего, на полчаса раньше общего времени открытия, как при последней встрече разрешил мне этот библиотекарь с 11–го, а до того с “девятки” – один из немногих здесь приличных людей. Хрен там! –
