место заборчик. Со 2–й половины еще днем велели снять все белье, вырыли у ее стоек ямы, но пока она стоит. Завхоз сказал, что ее куда–то перенесут, в другое место, но куда – пока я не понял. На других бараках – специально посмотрел по дороге в столовку, на обед – эти трубы стоят как стояли...
Ну что ж... Чего я жду, чем живу? Общее настроение? Осталось 860 дней. Ждем – комиссии, шмона, ОМОНа... Чего еще, какая там еще может пакость случиться? К постоянным, систематическим поборам на из вонючее “общее” и пр. я уже привык – это как фон здешней жизни, фон столь же постоянный, как снег зимой. А сколько может быть тут еще, к примеру, комиссий, – от нечего делать, на досуге, пытался просчитать. Ну, не каждые 10 дней же она приезжает, – значит, меньше 86–ти, это точно. Раз в месяц? Может быть, при определенных обстоятельствах. Осталось мне 28 с половиной месяцев. 28 комиссий? Черт его знает; но 20, по крайней мере, – это вполне реально. 20 раз еще “убирать сидорА” (будьте вы прокляты с вашим проклятым жаргоном, твари!..) в каптерку, 20 шансов лишиться разом всех вещей, или хотя бы части их, – разворованных...
Пока писал, дозвонилась мать, – на взводе, в ярости, в бешенстве и истерике. Ездила к Ганнушкиной, просить денег на ближайшую поездку ко мне. Та обещала, – после своего возвращения из Германии, 19го, едет она туда 12–го. Но самое сильное бешенство у матери вызвала информация Ганнушкиной: оказывается, не так давно (по крайней мере, в этом году) у нее долго лежала сумма денег для меня – тысяч 5 или больше. Она звонила Фрумкину и Е.С., просила заехать и забрать, но они оба не нашли времени заехать, и после долгого лежания деньги были отданы кому–то еще. Мать в страшной ярости несколько раз повторила мне по телефону: “Вот так ты им нужен!” – и это, к сожалению, чистая правда...
Непостижимым образом в этой тетради, где я пишу, на обложке которой написано: “100 листов”, получается по счету и нумерации не 200 страниц, а всего 185. Я не вырывал из нее ни одного листка, нумерацию веду очень тщательно – а выходит не только меньше, чем должно быть, но еще и нечетное количество, хотя каждый лист – это 2 страницы, так что четным оно должно быть автоматически.
11.11.08. 7–10
Вот и сбылось пророчество: эти мрази в соседнем проходняке сегодня уже не ввинтили назад лампочку, выкручиваемую каждую ночь. “Мусора” утром не ходили, мрази дрыхнут себе, – а мне пришлось сейчас готовить себе завтрак почти что в полной темноте, на ощупь. И пишу вот сейчас тоже в темноте, едва различая выводимые строчки на белой бумаге.
Им плевать на тебя. И ничего с этим нельзя поделать, – только силой можно помочь этой беде, если сила есть. Но и своим тоже на тебя наплевать, – вот, не могли съездить, забрать деньги у Ганнушкиной... Ни на кого в этом мире нельзя положиться, вокруг – абсолютная пустота...
Снова приходит в голову старая мысль о суициде. А что? Зачем нужна эта пакостная жизнь, финал которой к тому же известен заранее? Может быть (и даже точно, а не м.б.), так и лучше, – сразу, одним ударом покончить со всей этой цепью нелепиц и фатальных неудач? Одним ударом, разом... Зачем она нужна, ТАКАЯ жизнь?.. Жаль только, что у меня не хватает и никогда не хватит духу на подобный поступок. Я глубоко презираю себя за это.
15–56
Лампочку эти выродки ввинтили на место только перед самой проверкой. Видимо, теперь часто придется готовить себе завтрак впотьмах, – до тех пор, пока мать не привезет уже купленные 3 лампочки по 100 ватт, но и их едва ли хватит надолго. Их просто украдут из люстры, одну за другой...
Сейчас уже более–менее можно читать: не грохочет музыка. С переездом этих тварей в соседний проходняк житья не стало совсем: кроме проблем с лампочкой, они повесили у себя колонку, а у блатных “обиженных” прямо напротив них постоянно играет какой–то магнитофон или что–то подобное. Целыми днями (особенно вечером; ну и кроме часов от завтрака до проверки, когда и те, и другие спят) грохочут песни одна за другой, не давай сосредоточиться на чтении. Достает эта музыка не одного меня, т.к. подходят и выговаривают блатным “обиженным” за нее довольно часто.
2–ю часть огромной трубы во дворе выкопали, положили на землю и частично разобрали. Вешать стиранные вещи теперь некуда, в том числе и мои. Один тип объяснил идиотский приказ Заводчикова убрать трубу тем, что когда “мусор” идет по “запретке” мимо нас, то из–за густо висящего на трубе тряпья ему не виден наш двор.
На второе в обед было картофельное пюре, а на ужин ожидается винегрет (правда, кроме вареной свеклы и сырой капусты, в нем, по–моему, ничего теперь нет, в том году он был лучше).
Режим постепенно все усиливается и усиливается. Мало того, что поставили около нас СДиПовскую будку и закрыли на замок калитку. Раньше, по крайней мере, 2 раза в день перед проверками все “локалки” открывались заранее, можно было ходить из барака в барак, “продол” после 21–10 был заполнен гуляющими и общающимися зэками и похож на Бродвей. Сейчас, с этой осени, “локалки” перестали отпирать заранее, – только когда непосредственно в наш барак идет “мусор”, СДиПовец отпирает ему калитку, а по его уходе – немедленно запирает...
12.11.08. 10–10
Опять начались шмоны, видимо. Долго их не было, и вот сегодня, минут 20 назад – “шмон–бригада на наш продол!”. Шмонают, видимо, 12–й, и двое на 5–м, как я уловил из криков стремщиков. Завтра тоже могут шмонать – м.б., и у нас.
А незадолго до этого как раз дозвонился М., сообщил мне хорошие новости. Огромные усилия все– таки дали какие–то плоды, – лучше поздно, чем никогда. Значит, все это, весь этот кошмар – не совсем уж понапрасну, и это одно страшно радует, придает сил жить и бороться.
Лампочку вчера на ночь вообще не выкручивали. Даже удивительно. Сегодня?
После проверки ожидаются массированные домогательства, как обычно, по поводу чая, конфет, а может, и чего–то покрупнее. Попробую отбиться.
17–35
Я ошибся: атака началась лишь по дороге в ларек, а особо массированный характер приобрела уже там. Но была успешно отбита, благодаря моей заблаговременной психологической подготовке. Тем паче, что в самом ее начале прозвучало предложение купить что–нибудь для... шимпанзе (!), которое, по их словам, сейчас уже не в ШИЗО, а в больнице – и, значит, увы, может скоро прийти сюда...
Но перед обедом вдруг возникла новая беда, откуда не ждали. Сволота, захватившая соседний проходняк, обсуждала там план, как захватить и граничащую с ними шконку в нашем проходняке, завесив одеялом, – словом, сделать точно так же, как напротив у блатных “обиженных”. Для этого, правда, им придется выселить с нее моего нынешнего соседа, – правда, тупое и примитивное до невозможности быдло, не блещущее никакими талантами, но в остальном – безобидного, тихого старичка (53 года, что ли), спокойного, неагрессивного. Правда, вшивого донельзя, за что его весь срок постоянно проклинают и угрожают ему все остальные соседи (кроме – пока что – нынешних новых). У него даже – редчайший здесь случай – есть порядочность: он единственный из всех, кто мне был должен, отдал мне с полученного перевода долг (за сигареты, которые, за неимением своих, долго брал у меня). Я кратко поговорил с ним: он вроде бы не намерен выселяться. А то ночной свет, музыка и гомон сборищ этих тварей приблизятся ко мне уже вплотную. Как и вонь от их браги, обильно напиханной под шконкой.
13.11.08. 15–12
Все больше и больше рвутся казенные ботинки, выданные год назад, в октябре 2007. Рвутся нитки, которыми пришита (прошита) подошва. Пришиваешь заново – а они рвутся дальше. Вырываются одно за другим металлические колечки для шнурков. А без них – я сильно затягиваю шнурки (на 2 размера больше обувь, как–никак), и дерматин, из которого башмаки эти сделаны, рвется. Сегодня вылетело еще одно колечко, и опять на левой ноге (здоровой. Лучше б на больной – там не надо так затягивать). Кое–как вставил его обратно, но будет ли держаться – очень сомнительно.
Настроение с утра весь день омерзительное и тоскливое. Никому на самом деле я не нужен. И Ленку тошно вспоминать, – вроде всплывает все время в душе надежда, что все еще как–нибудь образуется с ней, но ведь умом и опытом я знаю, что это не так. И даже моя кошка Манька ушла от меня, – приходит только жрать, а поев, уходит куда–то, под чьи–то чужие шконки, на моей больше не живет и не спит. Сволочь... А ее место заняла, совершенно неожиданно поселившись у меня на днях, кошка Фроська из “красной” секции – такая же большая, но трехцветная, с не просто желтыми, а прямо какими–то янтарными глазами. Жрать она тоже приходила и раньше, но в руки не давалась, она жутко пугливая. А сейчас – спокойно прыгает ко мне на шконку и ложится спать на одеяле, на бывшем манькином месте. А если я лежу – забирается прямо
