комиссия.) Оставить абсолютно не на кого, и вещи будут заведомо разграблены, кроме тех, что я смогу взять туда с собой. Плюс – отрядник сказал еще одну забавную вещь: в ответ на упоминание мной слов Милютина, что у отрядника лежит на меня целая “простыня” с нарушениями, отрядник раскрыл секрет: оказывается, он до сих пор держит у себя тот рапорт, от 28 апреля, не подписанный Милютиным, когда 2/3 отряда раньше времени ушли с ужина, а он (отрядник) вдруг приперся и переписал оставшихся...
15–13
Комиссия! Комиссия!! Комиссия!!! Мы ждем ее! Сбор в “культяшке” (без меня) и крики шимпанзе, несущиеся по всему бараку. Оно же, проверяющее лично перед обедом, насколько все убрали баулы, “шкерки” и пр. “лишние вещи”, но моих баулов не заметившее. Оно же, бешено горланящее после выхода из столовой на далеко (как всегда) разошедшуюся толпу, – видимо, теперь эти блатные твари блюдут “мусорской” режим еще больше, чем до того. После обеда я вынес телогрейку и обувь в раздевалку (бегать, смотреть, не пропали бы), быстро расстелил свое спальное, красное одеяло, а баул с продуктами засунул под свою шконку, хотя обычно он стоит под соседней. Ну, и баул с вещами у меня там стоит, как всегда. Шимпанзе, слава богу, их не заметило, хотя баул со жратвой после вчерашней передачи со свиданки был огромный и вылезал с обеих сторон. Но его заметила другая блатная нечисть, наглое животное (точнее, насекомое, – для животных такие сравнения оскорбительны). Ну, делать нечего, пришлось, под ехидные издевки насекомого–ключника–каптерщика, тащить в проклятую каптерку, на поток и... Это вынужденное подчинение насилию, точнее, даже его угрозе, – ясно, что на малейший шум, вызванный моими контраргументами, немедленно прибежит бешеное ш., и начнется тот же “базар”, что им в середине сентября. Правда, на сей раз, конечно, не может быть и речи о хоть каких–то разговорах и тем паче попытках аргументов в адрес этого бешеного существа...
Итак, ждем комиссию. 99%, что она не дойдет до нашего барака, даже если и будет ходить по баракам. Грустнейшие мысли о том, что после первого же попадания (уже явно неизбежного) в ШИЗО – придется начинать все сначала в смысле обеспеченности предметами 1–й необходимости. При первой же комиссии или шмоне (а они непременно случатся за время моей отсидки) вещи будут либо выворочены из баулов, как давеча, и разграблены, либо оттащены в каптерку и разворованы там... Ждем комиссию. Дотянуть бы только до ужина, – после него ждать уже не имеет смысла, но тогда встанет тяжелейшая задача – забрать баул со жратвой из каптерки. Насекомое–ключник глумливо до такой степени, что запросто может отказаться мне ее открывать, – придется ждать, пока полезет кто–нибудь другой... Тоска от всего этого страшная, какое–то невыносимое напряжение безысходности и безнадежности в душе. Тупик, глухая стена, – как ни мечтай, спокойно, без комиссий, шмонов, вымогательства денег и просто тупой агрессии дебилов тут жить не дадут. Ну 2, 3 дня, ну неделя спокойная – а потом опять!.. Единственный просвет на душе – что вот, осталось уже всего (всего!.. :) 839 дней, и с каждым днем остается все меньше, и каждые 100 дней теперь будет меняться первая цифирка в этом заветном числе... Тошно настолько, насколько это вообще можно представить, – еще хуже и тошнее, как обычно, было мне только в 3 дня свиданки, наполненные неизвестностью и – потому – самыми ужасными предчувствиями, во многом и сбывшимися. Хуже долгой неизвестности нет вообще ничего. Кто поймет, и кому это вообще расскажешь (кроме матери, но она плохой слушатель) – какая там охватывает тоска, на этих свиданках, когда телесно и мысленно отстраняешься от всей этой повседневной барачной жизни, смотришь со стороны – и понимаешь, какой же это ужас, повседневный, длящийся кошмар, и такого кошмара тебе предстоит еще 2 с лишним года, и надо как–то, любой ценой, выбираться отсюда, но кто тебя отпустит, и не выбраться тебе никуда, но и сил нет больше терпеть, и выхода нет никакого... Там проходишь ты каждый раз все круги ада, все пытки и мучения, которые только бывают, – моральные, разумеется. Состояние полного и безнадежного тупика... Сейчас все же нет этой тягостной неизвестности , – да, еще один выговор, но не ШИЗО (если подонок отрядник не наврал, конечно). Да, баул там, в каптерке, и в каком виде получишь его обратно – черт знает... Но это все же легче. Проходить сквозь унижения, быть под непререкаемой властью бешеной шимпанзятины, ждать с неотвратимостью надвигающихся репрессий, ШИЗО, м.б., нового дела и нового срока – это моя судьба, да? Революция, борьба за свободу, за права... Против государства, – но его союзником неожиданно оказывается еще и это бешеное ш. Никаких слов, никаких доводов не только не воспринимается, но и просто не понимается (как показал сентябрьский опыт). Все равно что отстаивать что–то, споря с охраной Освенцима или Дахау...
Вернулся Сапог из больницы. Хотя уже, как он уверял, до своего освобождения 22 декабря не вернется. Мразота старая, когда ж ты сдохнешь...
А комиссии, пока пишу, разумеется, нет как нет. Уже 15–50. Но они, скорее всего, приехали на всю неделю, так что завтра все начнется по новой...
С лета (или с весны) сегодня был 1–й случай, когда блатное насекомое заметило мой неубранный баул и – непререкаемым тоном – приказало убрать. Ублюдок...
2.12.08. 17–45
Все–таки эти мрази впаяли мне свой “устный выговор”. Только что, как пришли с ужина, отрядник специально за этим вызвал к себе. Расписываться я, разумеется, отказался, – в знак протеста. Значит, и вчерашний телефонный звонок матери Милютину не помог... Давно я знал, что администрация ИК–4 состоит из подонков, а сейчас это подтвердилось еще раз и с особой убедительностью. Пространства для маневра больше нет: за следующую “провинность” неминуемо законопатят в ШИЗО, а что будет за это время с моими вещами и бумагами – бог весть...
Выцарапать свой баул вчера из каптерки и впрямь стоило больших усилий, в том числе – почти целого вечера ожидания, пока там то будет свободна “сушилка” (из которой дверь в каптерку), то еще что–нибудь, под глумливые перехихикивания наглых, циничных, омерзительных малолеток (21 год; по стене бы их размазал, честное слово!..). Сегодня 2–й день “комиссии” прошел спокойнее. Она, разумеется, не ходила по баракам, как и вчера, но вдруг утром обозначилась в местном ПТУ, – именно из–за нее моего соседа, 50– летнего алкаша, вызвали туда звонком с вахты. С самого утра, сразу после завтрака, я опять расстелил свое красное одеяло (и сейчас сижу на нем), но сегодня такого “каптерочного” психоза у блатных уже не было, – все всё туда уже утащили вчера, сегодня только лазили что–то брать или класть. Хотелось бы, конечно, чтобы завтра уже от “комиссии” не осталось и следа; но увы, видимо, она в самом деле (как сказал тут один) просидит тут до пятницы, 5 декабря.
4.12.08. 9–38
Комиссия уехала еще вчера. После ее отъезда – еще до нашего обеда – вырубили свет, так что ларек не работал (вчера была среда) и потратить там деньги не на себя мне не довелось (о чем я вовсе не жалею). Зато с утра, пока комиссия еще была, – идем на завтрак мимо 5–го барака, смотрим – весь 5–й барак стоит во дворе, а у их калитки, снаружи, – несколько, типа, ОМОНовцев с дубинками, щитами (точно такими же, как на воле в 90–е годы, когда ОМОН разгонял анпиловцев, а те забрасывали его камнями) и в бронежилетах. Вот те раз, думаю! Что же вдруг случилось, ведь все было в зоне тихо–спокойно еще вчера вечером!.. Но на выходе из столовки встретил одного знакомого с 12–го, спросил его (они в том же здании, что и 5–й, с другой стороны),и он сказал, что это наши же “мусора” в бронежилетах и со щитами, – какие–то учения у них, что ли; короче, показуха. И точно: когда шел обратно из столовой, “мусоров” уже не было, двор 5–го был пуст, и только из дверей, ругаясь, выскакивали с пакетами отставшие и бежали в баню...
Сегодня на завтрак выходили под сильным дождем, – на дворе оттепель, весь снег сошел; обратно шли – дождя уже не было.
Мучительная, глухая, щемящая тоска не оставляет меня. Осталось сидеть 836 дней , – 2 года и 3,5 мес. Если так легко, с лету, можно тут огрести выговор, то чтО ждет за эти 2 года?..
6.12.08. 6–48
Утро. Суббота. Опять, уже не первый день, ужасная тоска, дополняемая на сей раз и тревогой: вчера вечером звонил матери, а она почему–то не брала трубку, и сама не позвонила, как собиралась (или не смогла потом дозвониться?). Так что с вечера мучаюсь всякими дурными мыслями и предчувствиями, – не случилось ли с ней чего.
Дозвонилась зато Е.С. Но разговор с ней был пустой, ничего, кроме как позвонить местному начальству, узнать, куда опять деваются письма ко мне, она не обещала. Да уж, бывший мне “близкий человек”, чем до сих пор корит мать... И сам я дозвонился своей (или уже бывшей своей?), сам не знаю, зачем. Думаю все время о ней, вспоминаю нашу с ней прежнюю жизнь, вот и набрал вдруг – благо, деньги на телефоне были. Она подошла сразу, – говорит, у них дома накрылся определитель, и теперь она
