— Кстати, кому вы задавали вопросы?
— Вашей приходящей служанке, — ответил Глейшер.
— О! Вы думали, что ей известно, знала ли я Поля Алексиса?
— Судя по нашему опыту, — размеренным голосом ответил суперинтендант, — приходящие служанки наиболее осведомлены о вещах подобного рода.
— Да, вы правы. И вы действительно прекратили подозревать меня?
— Ох, Боже мой, да!
— Из-за свидетельства моей приходящей служанки?
— Дополнительно к нашим собственным наблюдениям, — ответил Глейшер.
— Понятно. — Гарриэт холодно посмотрела на суперинтенданта, но он сидел с непроницаемым видом во время этого в некотором роде допроса третьей степени, и вежливо улыбался в ответ. Уимси, который слушал все это с лицом, похожим на маску, решил дать этому бесстрастному полицейскому первый приз за тактичность. И тогда он бросил в разговор равнодушное замечание:
— Вы и мисс Вэйн достаточно поработали над теориями друг друга, — произнес он, — и, вероятно, вам захочется услышать, что Мы сделали за этот вечер.
— Чрезвычайно интересно, милорд.
— Мы начали с того, — сказал Уимси, — что предприняли еще один поиск улик среди вещей, принадлежащих покойному, надеясь, пролить какой-нибудь свет на личность этой Феодоры или на шифрованные письма. Инспектор Умпелти любезно представил нам свою самую посильную и полную сочувствия помощь. По правде говоря, инспектор оказался просто неоценимым. Он сидел здесь два часа, наблюдая за нашими изысканиями, и каждый раз, когда мы обследовали какое-нибудь отверстие в стене или угол, и находили их пустыми, ему удавалось уверить нас, что он тоже исследовал это отверстие пли угол и также находил их пустыми.
Инспектор Умпелти хихикнул.
— Единственный предмет, который мы обнаружили, — продолжал лорд Питер, — это словарь Чамберса, но нашли мы его не этим вечером, ибо мисс Вэйн обнаружила его прежде, когда вместо того, чтобы заниматься писательской работой, она тратила время впустую на разгадывание кроссвордов. Мы обнаружили довольно много слов, помеченных карандашом. Когда вы пришли, мы как раз занимались тем, что отбирали их. Возможно, вы захотите услышать некоторые из них. Вот, пожалуйста. Сейчас я быстро зачитаю их, выбирая наугад: особенный, дипломатия, куртизанка, меблированный, виконт, расточительство, солнечный свет, риза, священник, светило, тысяча, бедность, херувим, предательство, кабриолет, ревматический, апостол, костюмер, виадук. Тут еще очень много. Вам говорят что-нибудь эти слова? Некоторые из них имеют отношение к церкви, зато другие — нет. Куртизанка, например. К нему я могу добавить тамбурин, борьба и мода.
Глейшер рассмеялся.
— Для меня это звучит так, словно этот молодой человек сам был любителем кроссвордов. Здесь такие приятные длинные слова…
— Но эти не самые длинные. Есть еще длиннее, например, грехопадение, монокотиледонус[72] и диафрагматический, но Алексис, однако, не пометил ни одного по- настоящему неудобопонятного слова. Самое длинное слово, которое нам удалось обнаружить, — это ревматический. Оно состоит из тринадцати букв. Все слова вместе имеют две особенности, хотя, насколько нам удалось прочесть… это некоторым образом заставляет подумать.
— О чем, милорд?
— Ни в одном из них ни разу не повторяются буквы, и ни в одном из них не меньше, чем семь букв[73].
Внезапно суперинтендант Глейшер резко вскинул руку, как ребенок в школе.
— Буквы для шифра! — вскричал он.
— Да, как вы заметили, буквы для шифра. Это указывает мне на то, что здесь могут находиться ключевые слова для шифра и, судя по обстоятельствам, буквы в них ни разу не повторяются. Я думаю, что могу определить тип шифра. Вся беда в том, что мы уже насчитали сотни две обычных слов, и эта азбука еще не закончена. Что и приводит меня к весьма унылому заключению.
— К какому?
— А то, что в каждом письме меняли ключевое слово. Это, как мне кажется, здесь и происходит, По- моему, каждое письмо содержит в себе ключевое слово для следующего, и эти попытки представляют собой группу слов, которую Алексис отыскивал заранее, чтобы быть готовым прочитать письмо, когда наступала его очередь.
— А не могли эти ключевые слова уже быть использованы?
— Вряд ли. Не думаю, что он отправил свыше двух сотен закодированных писем с марта месяца, когда они впервые начали меняться. Даже если он писал по одному письму в день, он не смог бы написать их такое количество.
— Да, не мог, милорд. Тем не менее, если бумага, которую мы нашли при нем, — это одно из шифрованных писем, значит, ключевым словом будет являться одно из помеченных здесь. Это немного уменьшает работу.
— Я так не думаю. Мне кажется, эти ключевые слова — слова для писем, которые Алексис отсылал. В каждом письме он объявил бы СВОЕ ключевое слово для СВОЕГО следующего письма. Но его корреспонденту пришлось бы делать то же самое, так что ключевое слово на бумаге, найденной при Алексисе, весьма вероятно не то, которое помечено здесь. Если, конечно, эта бумага, не одна из написанных самим Алексисом, что весьма маловероятно.
— Тогда мы точно не сможем узнать это, — расстроился Глейшер. — Потому что этот корреспондент с таким же успехом мог отыскать какое-нибудь слово, которое Алексис отметил заранее. А оно может оказаться любым.
— Совершенно верно. В таком случае, единственная небольшая польза, которую мы извлекаем из всего этого, заключается в том, что в шифре используется английское слово, и что эти письма, скорее всего, написаны по-английски. Но не нужно полностью придерживаться этой теории, ибо письма могут быть и на французском, и на немецком или итальянском языках, у которых алфавит аналогичен английскому. Но они никак не могут быть написаны по-русски, где алфавит совершенно отличен от английского. Так что и на том спасибо.
— Если это каким-то образом связано с большевиками, — задумчиво проговорил Глейшер, — то несколько удивляет, что письма написаны не по-русски. Может быть, это сделано из-за двойной безопасности, если, конечно, имеет какое-то отношение к большевикам. Сами по себе русские могут быть довольно дурными, однако русский шифр может оказаться чем-то сногсшибательным.
— Правильно. Как вы уже говорили, я не совсем отказался от этой теории о большевиках. И еще — ох, черт побери все это! Я просто НЕ МОГУ сопоставить эти письма с родом деятельности Велдона.
— Вот что мне хотелось бы узнать, — вставил инспектор. — Каким образом эти убийцы, кем бы они там ни были заманили Алексиса к Утюгу. Или, если это были большевики, как они доставили его туда, и как «Велдон и компания» узнали, что он собирается быть там? Возможно, это одни и те же люди — те, кто назначили эту встречу, и те, кто перерезал ему горло. Возникает вопрос, что это либо велдоновская компания написала это письмо, либо другая группа, совершила убийство.
— Верно, о король!
— И какое отношение к этому имеет Ольга Кон? — спросила Гарриэт.
— Ах! Вот вам, пожалуйста! — воскликнул Уимси. — Вот еще одна таинственная загадка судьбы! Могу поклясться, что эта девушка рассказала правду, и могу поклясться, что этот весьма неирландский мистер Сэлливан тоже рассказал правду. Кто этот таинственный бородатый джентльмен, который спрашивал у мистера Сэлливана фотографию девушки с русской наружностью, и каким образом эта фотография попала в бумажник покойного с надписью Феодора? Это чрезвычайно сложно, Ватсон.
— Вернусь к моему первоначальному мнению, — проворчал инспектор. — Я думал, что этот парень был чокнутый, сам перерезал себе горло, и конец. Возможно, у него была мания — коллекционировать фотографии девушек и посылать самому себе шифрованные письма.
— И отправлять их из Чехословакии?
