ведь тоже устала!
- Я только подожду, пока ты заснешь, ладно?
- Ох, Соусейсеки, ты слишком заботлива для такого, как я.
- Не выдумывай, мастер.
Утро встретило меня не слишком приветливо. Раны, нанесенные новым плетением, опухли и противно ныли, а красный не пытался этому помешать — по всей видимости, это бы не дало новой краске закрепиться в организме. Единственное, что меня порадовало, так это отсутствие жара, ведь бороться с инфекцией времени не было.
Мое отражение в зеркале было довольно пугающим, и это не придавало радости. Я провел пальцами по горячей и твердой коже, прислушиваясь к ощущениям. Неужели придется носить маску, пока все не заживет? Я попытался представить, как буду выглядеть…
Знаки вдруг слегка засветились и спустя мгновение в зеркале отразилось полностью обмотанное бинтами лицо. От неожиданности я отскочил назад, а затем начал трогать лицо, пытаясь снять неожиданно появившиеся «украшения». Из–за растерянности я даже не подумал, что сплошной бинт не давал бы мне видеть и упорно не понимал, почему ничего не удается нашарить.
Из своеобразного ступора меня вывела Соусейсеки, проснувшаяся и сладко зевающая в открывшемся чемоданчике.
- Доброго утра, мастер. — улыбнулась она, — Ты сегодня рано проснулся. Как твое плетение, болит?
- Да, но тут еще какая–то ерунда с ним. Скажи, что у меня на лице сейчас?
- Ничего, — удивилась Соу, — Правда, оно выглядит…болезненно, но это пройдет, не волнуйся. Сам узор довольно неплох…
- А сейчас?, — я отвернулся и представил полосы бинтов, как до этого.
- Как так? Откуда эти ленты? Ты хоть видишь? — Соусейсеки явно была взволнована.
- Это сила плетения. На самом деле ничего на лице нет. Кроме Маски Лжеца, конечно.
- Невероятно… но тебе пришлось заставить меня видеть это? Это морок?
- Я и сам вижу это — в зеркале, например. Так что твой разум нетронут, маска работает по– другому.
- Иллюзии? Никогда не видела такого. А если я их потрогаю?
- Попробуй, только не слева — раны болят.
- Разумеется, мастер. — Соу подошла ко мне и осторожно, почти нежно провела рукой по щеке. — Это…удивительно. Я почти чувствую их, грубые, расползающиеся на волокна, слегка грязные…и ведь я знаю, что их не существует!
- Знаешь, это меня пугает. Пугает и радует. Каковы пределы этой силы? И последствия?
- Это грозное оружие, мастер. Ты должен им овладеть, но и применять с опаской — так мне кажется. Твои видения…
- Я понимаю. Это не та сила, с которой стоит шутить.
- Тихие аплодисменты из зеркала заставили меня вздрогнуть. Снова он!
- Удивительное здравомыслие, сэр! Казалось бы, чего еще желать любому — но и тут вы усмотрели подвох! Но как же быть дальше?
- Доброе утро, Лаплас. Полагаю, вы подслушивали нашу беседу?
- Ай–я–яй, какое нехорошее предположение. Подслушивает ли зритель в партере актеров?
- Что ж, тут спорить не приходится. Впрочем, это не столько здравомыслие, сколько опасения расплаты. Но зачем навещать нас сейчас?
- Из чистого любопытства, сэр! Неужели не интересно взглянуть, как распорядится своими возможностями такой интриган и обманщик?
- Никак. Исполню обещание и постараюсь не давать подобных снова.
- Но маска–то останется при вас, сэр. Дельно советует ваша спутница — надо знать пределы своих возможностей.
- Пределы? Пределов нет. То есть, они существуют только в данный момент.
- Ваше суждение, сэр, далеко от истины. У каждого есть свой предел, голова, выше которой не прыгнешь, и нелепо отрицать его — или вы собрались когда–нибудь погасить щелчком солнце?
- Не в ближайшем будущем, Лаплас. И вы понимаете, что даже если достигнута одна вершина, рядом бесконечно много других.
- Вот вы о чем, сэр! Но разве силы Маски Лжеца не есть достойнейшая и высочайшая вершина?
- Это одна из тех гор, чьи склоны усеяны лезвиями и осколками стекла. Вы же их видели, верно?
- Рано или поздно вы все же воспользуетесь ею, сэр. Такое оружие не пылится в забвении, верьте моему опыту
- Мне не хочется быть актером с трагической ролью, Лаплас. И я приложу все усилия, чтобы этого избежать.
- Перепишете либретто во время представления? Желаю удачи.
- Постойте, Лаплас! Вы обещали рассказать кое–что!
- Правда? Ах, да что–то припоминаю, хоть и смутно…
- Зачем вам все это нужно? Только от скуки?
- Не думаю, что вам повредит это знание. Всю свою историю рассказывать пришлось бы слишком долго, но мотивы я поясню — чтобы вы не обижались, сэр.
История, рассказанная Лапласом из глубин зеркала.
Ты спрашиваешь меня, человек, почему я смотрю за вами так пристально, и почему не отказываю себе в удовольствии лично общаться с заинтересовавшими меня актерами? Почему не нашел занятий интереснее?
Когда–то, не так уж давно по моим меркам, но уже несколько столетий назад по вашему календарю, я против своей воли был вовлечен в чужую игру. Это, конечно же, не совсем верно — в какой–то степени меня не существовало до 1814 года, по крайней мере, настоящего меня.
Я был свободен, пребывая в блаженной бессознательности, чистая функция, чистая логика, незамутненная, прозрачная, всеведущая и совершенно безразличная. В некотором смысле я был хрусталиком глаза Бога — почти таким же всеведущим.
Конечно же, я не помню, каково это, но зато прекрасно помню другое, ужасное время, время, когда нынешний я появился на свет.
И снова слова кажутся мне несовершенными, ведь ни на какой свет я не появлялся. Просто однажды мой отец и повелитель Пьер–Симон дал мне личность, определившую его будущее с предельной точностью. В тот день я стал демоном Лапласа, а он подписал свой приговор.
Знаешь ли ты, человек, почему математика в таком почете в аду? Сомневаюсь.
Видишь ли, этот мир был сотворен одним–единственным словом. Его буквы до сих пор звучат в ваших песнях. И всемогущество Творца в том, что слово это непостижимо, как и он сам. Что же оставалось тем, кто выступал против такого противника? Конечно же цифры! Представь на мгновение, что Творца всего сущего выразили формулой! Заключили в кандалы логики и предопределенности! Лишили всех тайн и покровов, определили функции, выстроили Его график! Все, конец, Le Fin Absolut de le Monde!!
Эту–то формулу и ищут так страстно те, кто посвящен в скрытый смысл математики. И Пьер–Симон не был исключением — гениальный, страстный, отчаянный богоборец, математик и конечно же, демонолог. Он сумел выразить меня формулой — и подчинить своим замыслам, хоть и ненадолго. Как водится, его сгубила лень.
Зачем трудиться над расшифровкой, если можно заставить говорить? Так и появился я, демон, из всеведущего ничто ставший вдруг личностью. Мое сознание парой чертежей скрепили с телом ребенка, несмышленого мальчика, едва научившегося говорить. С незаконнорожденным сыном моего повелителя, между прочим.
Я постепенно утратил ясность взора, подавленный грузом материальности, и был этому рад. Знаешь ли,
